Мир приключений 1980 г.
Шрифт:
Я думаю о своих товарищах, о Коршунове, о Тверском, о Рунове, веселых моих товарищах, всегда готовых на шутку, на смех, на какое-нибудь интересное «мероприятие» — рыбалку, театр, турпоход, концерт, лыжную вылазку, баню…
О моих товарищах, с которыми столько соленого пота пролито на тренировках, столько чернил на лекциях…
Добрых товарищах.
Я вижу их в те секунды, в самолете, суровых, быстрых, твердых. Какая уж тут доброта в глазах! Лед.
Вспоминаю, как мы работали, — единый, точно слаженный механизм.
Я должен вам
Но не обольщайтесь! Если потребуется, мы будем беспощадными, даже жестокими. Рука у нас не дрожит и сомнений не бывает, когда надо выполнять наши служебные обязанности.
Наши служебные обязанности — это бороться с особо опасными преступниками. А к таким жалости нет! Гуманность прекрасное чувство. Только не надо, чтобы гуманность к одним превращалась в безразличие, а то и жестокость к другим.
Когда мы жалеем преступника, мы перестаем жалеть его жертву. А вот это недопустимо.
…Мы хорошо тогда отдохнули. Я укрепил, как полагается говорить в таких случаях, свое здоровье, свои нервы (на которые и раньше никогда не жаловался).
Укрепление нервов мне пригодилось, как только я пришел на медкомиссию.
Не буду вам описывать этот печальный период моей жизни. Освидетельствования, переосвидетельствования, мои протесты, возмущенные рапорты, начальственные резолюции, беседы в кабинетах от непосредственного начальника до заместителя министра…
Ничего не помогло. Есть, оказывается, начальство поважнее любого министра. Это врачи. Их приговор обжалованию, к сожалению, не подлежит.
И потом есть еще совесть.
— Сходите в спортзал, пойдите в тир, Лунев, — сказал мне в конце концов генерал, — если посчитаете, что все осталось по-прежнему, что ранение вам не мешает, скажите. Обещаю вам: вернетесь в подразделение.
Я пошел в спортзал, пошел в тир.
Уж лучше бы мне туда не ходить! Одно дело, когда слова «Не пригоден к…» написаны в твоей медицинской карточке, совсем другое, когда ты убеждаешься в этом собственными глазами.
Ребята вначале помогали, а потом утешали как могли.
Но я и сам все понял.
Видите ли, можно быть очень здоровым, сильным, даже ловким мужчиной в обычной жизни. Но это не значит, что ты годишься в олимпийские чемпионы.
Можно очень неплохо владеть приемами самбо, стрелять, метать ножи. И задержать хулигана, даже грабителя, даже какого-нибудь подонка пострашней это тебе позволит. Но когда ты имеешь дело с преступниками особо опасными, так сказать бандитами-профессионалами, которые сами великолепно владеют и приемами рукопашного боя, и холодным и огнестрельным оружием, для которых человеческая жизнь абсолютно ничего не значит, а порой и своя собственная, — тогда уже ты не можешь быть просто мастером нашего дела. Ты должен быть супермастером, виртуозом, каким я был, теперь уже это не прозвучит хвастовством. Был.
А
Вот так. Я это понял. Я не в обиде.
И теперь я работаю в штабе. У меня иные обязанности. Я теперь сам читаю лекции — передаю опыт, так сказать. Повысили меня в звании, повысили в должности. Нахожусь на руководящей работе. Солидно звучит. В спортзал хожу так, для себя, и в тир хожу; впрочем, мы все в милиции, где бы ни работали, занимаемся соответствующей подготовкой.
Я вообще много времени отдаю спорту: хожу на лыжах с Леной, на каток с Вадимом, летом плаваю. Словом, кто не знал меня раньше, пощупав мои мускулы и увидев, как я стреляю, провожу приемы самбо, поднимаю гири, работаю на гимнастических снарядах, решит, что я прямо-таки гроза бандитов.
Только сам я знаю (да мои товарищи), что все это лишь бледное отражение того, каким я был.
Ничего. Привык. Оказывается, к бумажной писанине, как я это презрительно называл, зря так относился. Когда вошел в курс дела, по-настоящему понял: за этими сухими строчками стоит жизнь, стоят большие дела, людские судьбы, горькие и радостные, стоит покой и безопасность людей, возмездие и неотвратимость наказания для преступников.
Как на войне.
Есть передовая со стрельбой, разрывами снарядов, атаками, непосредственным риском жизни.
А есть штабы, над которыми снаряды не рвутся (хотя тоже бывает), где разрабатываются операции, намечаются пути наступления и маневра. А без этого все атаки оказались бы бесполезны.
Так что дело не в том, где работать, а в том, как. Конечно, это выражение я слышал сто раз, но только сейчас понял его реальное значение.
Подал в академию. Надеюсь, примут.
По-прежнему работаю в милиции — а что может быть почетней?
Но кто доволен дальше некуда, так это Ленка. Ну как вам нравится? Прямо — рот до ушей — не устает улыбаться.
— Чему радуешься? — спрашиваю. — Муж — инвалид. Списали в архив, — прибедняюсь, — говорят, скоро переведут в ночные сторожа. Наш ларек папиросный охранять.
— Вот и чудесно! — смеется. — Буду знать по крайней мере, где муж ночи проводит: стоит из окна выглянуть — видно. И перестань плакаться. Внеочередное звание получил, орденом наградили, должность выше. И оклад, кстати…
— Ну какое это имеет значение! — взрываюсь.
— Для тебя, может быть, никакого, — парирует, — не ты по магазинам бегаешь. А для меня имеет. Но согласна, это не главное. Зато по крайней мере у тебя человеческий рабочий день — как вы говорите, «от звонка до звонка»…
— Это мы не про рабочий день говорим, — ворчу.
— Неважно. У меня теперь душевный покой — это что, тебя не трогает? Я за тебя не боюсь…
— И зря. Вот нагрянет проверка, — замечаю зловеще.
— Пусть нагрянет. Я за тебя спокойна. Работник ты у меня образцовый — что стрелять, что лекции читать. Нет, все чудесно.