Мир приключений 1983 г.
Шрифт:
Встречаю его колючий взгляд, и мне становится стыдно. Да, да, я сказал совсем не то, что ему нужно. Эта моя проклятая прямолинейность совсем не годится в разговорах с людьми. Ведь он спрашивал не просто для того, чтобы получить информацию. Его, как и других людей, страшит краткость жизни, ему нужно все время как-то оправдывать ее, приукрашивать, находить выигрышные стороны, чтобы утешать себя. Он и ко мне обратился за утешением. А я, созданный такими же существами, как он, являющийся воплощением их мечты о всемогуществе и бессмертии, обязан был придумать утешение. Так я отдал
— Впрочем, — мямлю я, — бывают у меня мучительные минуты, часы, когда…
И опять я недооценил Максима. Он мягко улыбается, как тогда, когда говорил о детях.
— Благодарю. Вы дали исчерпывающий ответ, хотя… — Он не удержался от выпада — так мне тогда казалось, — есть на свете вещи поважнее бессмертия…
Странная эта фраза застряла в моей памяти, хотя я представлял, каково ему жить, помня о близкой смерти, сколько это стоит горьких раздумий, мук, терзаний, мужества. И ведь еще нужно ему, школьному учителю, утешать других, разъяснять, вселять веру. Мог бы я так?
Сильнейший толчок едва не сбил меня с ног. Успеваю подхватить и поддержать Максима. Шахматные фигурки с дробным стуком рассыпаются по полу, который вмиг становится наклонным. Раздается скрежет металла, треск пластмассы. И еще прежде чем включилась тревожная сирена, я за доли секунды анализирую происходящее и предполагаю, что лайнер столкнулся с каким-то предметом.
Воет сирена. Из динамиков слышится успокаивающий голос: лайнер налетел на покинутый баркас, водолазы уже начали заделывать пробоину, пассажиров просят не волноваться.
Но по изменившемуся надрывному шуму двигателей, по тонкому свисту насосов понимаю, что авария гораздо серьезней, чем о ней говорят.
Усаживая Максима в кресло, говорю «извините» и бросаюсь на палубу. Дорогу преграждает человек в форменке.
— Помогу водолазам.
Он мотает головой:
— Судно тонет. Спускайтесь к спасательным шлюпкам.
По радио начинают передавать обращение к пассажирам: «Не волнуйтесь, возьмите самое необходимое, проходите по левому борту к шлюпкам».
Оказывается — худшее еще впереди. Часть шлюпок смыло и унесло волнами, оставшиеся не вмещают всех пассажиров. А спасательные суда и вертолеты смогут прибыть лишь через полтора часа. Температура воды за бортом всего шесть градусов по Цельсию. Капитан распорядился делать для команды плотики, но они пригодны для очень умелых и закаленных пловцов…
Первыми, естественно, сажают в шлюпки детей, стариков, женщин. Некоторые пассажиры помогают морякам. Здесь я снова встречаюсь с Максимом. Он передает стоящему в шлюпке матросу девочку, которую мы повстречали в шахматном салоне. Девочку бьет мелкая дрожь, она всхлипывает, а Максим говорит ей что-то веселое, его полные губы даже складываются в подобие улыбки.
— Теперь вы, — говорит матрос и протягивает ему руку.
Максим оглядывается, замечает меня, окликает:
— Давайте в шлюпку!
Предупредительно подымаю руку и указываю взглядом на небо. Он понимает меня.
— Быстрей, это последняя шлюпка, — торопит его матрос. Меня он не замечает в мелькании вспышек света: прожекторы то вспыхивают,
«И последнее место», — думаю я, глядя на переполненное суденышко, пляшущее на крутой волне.
Держась за поручень трапа, Максим становится ногой на борт шлюпки, но тут он замечает еще одного человека, с трудом взбирающегося на палубу. Это глубокий старик, худой, с лицом землистого цвета. Одна нога у него волочится. Хватаясь за надраенные поручни, он подтягивает ее по ступенькам лестницы. Как он только решился в таком состоянии отважиться на плавание? При самых благоприятных обстоятельствах ему осталось жить считанные месяцы…
Четко вижу: двоих шлюпка не вместит. А времени — в обрез. Дифферент судна приблизился к критической величине. Если шлюпка не успеет отойти, лайнер увлечет ее в пучину.
Максим мог бы и не заметить старика, тем более что его голова и плечи только показались из-за палубной надстройки, и больше никто в шлюпке не видит ни меня, ни этого последнего пассажира.
Максим бросается к нему, кладет его руку себе на плечо, ведет, почти несет к трапу. Матрос растерянно смотрит на них, но какой-то другой мужчина уже встает на борт, подхватывает старика и помогает ему спуститься в шлюпку.
Теперь и Максим понимает то же, что и я: места в шлюпке для него не остается. Хорошо вижу испуг на его лице. Но, к моему удивлению, он быстро пересиливает страх, во всяком случае, стирает его отражение со своего лица, вытаскивает из кармана сверток, бросает матросу:
— Передайте по адресу, там написано.
— А вы?
— За меня не беспокойтесь. Я был рекордсменом по плаванию, стайером, — и, чтобы прекратить бесполезные разговоры и мучительные свои сомнения, он с силой отталкивает шлюпку, а когда она отходит немного, прыгает в воду.
Уже по первым взмахам его рук безошибочно определяю, что он едва умеет держаться на воде. Да и самый опытный пловец долго не выдержал бы в таком холоде.
Наблюдать за Максимом мне не пришлось. Лайнер завалился на борт, шумно зачерпнул воду. Слышится громкий свист, вой, чмоканье — это вода врывается во внутренние помещения, выдавливая воздух…
Едва успеваю взлететь, выхватываю из воронки Максима. Отвесно взмываю ввысь. Низко плывущие облака окутывают нас мокрой пеленой. Чувствую, как дрожит в моих руках спасенный.
— Держитесь, сейчас согреетесь, — говорю ему, переключая второй левый аккумулятор на подогрев.
— Спасибо, — шепчет он посиневшими губами, глядя вниз, пытаясь увидеть море и лодки. — Тяжелее всего придется морякам на плотах. Хоть бы спасатели поспели…
— Поспеют, они близко, — утешаю его. — Мои локаторы уже запеленговали шум винтов.
Лечу навстречу этому шуму, думаю о Максиме. Пожалуй, больше всего меня поразило, что он почти не размышлял, отдавая свое место в шлюпке старику. И загадка для меня заключается не только в том, что он пересилил главнейший закон Программы для всех живых существ — страх перед смертью, что, не колеблясь, жертвовал своей короткой, своей бесценной и неповторимой жизнью ради чужого старика. Смог бы я, бессмертный, поступить так же? Но ради чего?