Мир приключений 1984 г.
Шрифт:
Но еще больше меня озадачила реакция отца. Он по-прежнему сохранял невозмутимость и практицизм.
— Видишь ли, — говорил он мне по дороге с кладбища, — мы живем здесь в двух сферах. На работе и в семейном кругу. Я беру сюда только семейных. Одинокий человек не может здесь работать. Я не могу создать для него необходимых развлечений. У одинокого здесь два пути. Если он настоящий ученый, то работает, не выключаясь, и быстро выходит из строя. Посредственность просто спивается. Мне это не подходит. Я предпочитаю семейных. Так обеспечивается автоматическая регулировка.
Автоматическая регулировка, как я заметила, была любимым коньком отца. Я невольно усмехнулась, но отец говорил, не замечая ничего:
— Я бы не взял Фреда, хотя его идеи очень интересны, но Эллен была звездой в нейропатологии, и она была мне нужна. Теперь Фред одинок. А его работа достигла такой фазы, что я не могу его отпустить. Прошу тебя, — закончил отец, — включись в его работу и уделяй ему часть свободного времени.
“ЕЕ ЗОВУТ ЛИЛИ”
Так я стала работать с Фредом. За это время он успел продвинуться далеко вперед и подтвердил гипотезу о сверхпроводящих микроструктурах мозга опытами с морскими свинками. Импульсы магнитного поля, в миллионы раз превосходящего поле Земли, полностью стирали у них все следы дрессировки, не влияя на общее состояние и поведение животных.
Теперь начались опыты в большой магнитной камере, где действовали еще более сильные магнитные поля.
Фред работал как одержимый. Признаться, я была поражена тем, как мало он нуждался в утешении. Он почти не вспоминал о покойной сестре. Казалось, он жил как бабочка-однодневка, радующаяся лучам солнца. Плохое настроение бывало у Фреда только по утрам. Стоило ему начать работать, как все исчезало.
Незаметно промелькнули немногие самые счастливые дни моей жизни. Я тоже стала бабочкой-однодневкой, и все это время кажется мне теперь сияющим безоблачным утром.
Вечер наступил внезапно. Это случилось, когда я обнаружила в лабораторном журнале Фреда… Впрочем, нет, не тогда. Еще раньше. Меня тревожила странная забывчивость Фреда. Я решила, что она — следствие переутомления, и сказала отцу, что плохо справляюсь с его заданием.
Отец отнесся к моему сообщению с большим вниманием, расспрашивал о деталях, просил уговорить Фреда зайти к врачу.
Через некоторое время отец спросил меня о Фреде. Я сказала, что улучшения нет, что врач не нашел никакого заболевания и даже не видит симптома переутомления.
— Знаю, знаю, — сказал отец и начал подробно расспрашивать о моих наблюдениях, вновь и вновь возвращаясь к деталям.
Он заметно волновался. Через некоторое время со словами: “Наконец-то! Да, я был прав!” — он вынул из сейфа тетрадь и начал что-то лихорадочно в нее записывать.
На мои настойчивые вопросы о том, что он знает, отец не отвечал. Он спокойно писал, будто меня и не было в комнате, будто не понимая, что для меня все, что касается Фреда, уже давно стало вопросом жизни п смерти.
Я еле сдержалась, чтобы не показать ему то, что лежало у меня во внутреннем кармане халата, эти несколько страничек, которые я нашла в лабораторном журнале Фреда. Несколько страничек, на многое открывшие мне глаза, но, увы, ничего не объяснившие. Вот они, эти листочки:
“17 января.
Я стал очень рассеян. По-видимому, сказывается переутомление. В конце опыта я часто не могу попять, зачем он был поставлен, что я хотел выяснить, о чем должен был узнать. Вероятно, я не сразу почувствовал неладное. Но это повторялось все чаще и наконец превратилось в систему. По совету мисс Бронкс я начал вести лабораторный журнал. Каждое утро составлял план работы на день, рисовал схему опытов, фиксировал все исходные данные. И все пошло на лад. Ничто не мешало работе, и она шла семимильными шагами.
Но, как говорят врачи, это было лишь симптоматическое лечение. Я победил лишь последствия, а причина — очаг заболевания — осталась. Теперь я знаю, что болезнь прогрессирует.
Мисс Бронкс говорит… мисс Бронкс…
Я начал писать этот дневник потому, что не знаю, как зовут мисс Бронкс. Это уже не рассеянность, я, кажется, теряю память! Я не знаю, как ее зовут. Ее!
Телефон зазвонил в тот момент, когда я записывал в журнал результаты очередного опыта. Она сказала, что пора обедать. Как всегда, ее голос потряс меня до глубины души. По спине пробежал холодок, и я услышал гулкие удары своего сердца. И в этот момент ужас овладел мною. Ее имя исчезло. Я едва не назвал ее мисс Бронкс и, пролепетав: “Иду, дорогая”, повесил трубку.
Не буду описывать дальнейшего. Она, конечно, почувствовала, что со мною неладно. Л я весь обед болтал о пустяках. И сбежал обратно в лабораторию.
Теперь я понимаю, что серьезно болен. Конечно, это от чрезмерной нагрузки. Но взять отпуск нельзя. Контракт есть контракт. Единственный способ бороться с прогрессирующей рассеянностью — вести дневник. Записывать в пего все. Все, что может понадобиться, все, что имеет хотя бы малейшее значение.
18 января.
Ее зовут Лили. Лили Бронкс. Я узнал об этом вчера вечером. Охранник, пришедший, чтобы опломбировать дверь моей лаборатории, передал мне конверт. В нем лежала записка.
“Завтра в семь на корте. Ли”.
Это было чудесное утро. А теперь за работу.
18 января, вечер.
Действительно, я болен. Все повторилось. Хорошо, что дневник был раскрыт, и я сразу прочитал се имя. Но факт остается фактом. К концу рабочего дня я становлюсь невероятно рассеян”.
Запись не обрывалась, нет, она, видно, продолжалась на следующих листках, но их я нигде не нашла. А дальше, может быть, и была разгадка? Боже, что же делать, как поступить?
После моих настойчивых расспросов отец сказал, что не сомневается в том, что провалы в памяти Фреда — результат работы в большой магнитной камере.
— По-видимому, — размышлял он вслух, — полученные в ней огромные магнитные поля способны разрушать сверхпроводимость некоторых элементов человеческого мозга. Это не опасно, — добавил отец, — но очень интересно и важно.
Он требовал, чтобы я наблюдала за Фредом, оставаясь вне сферы сильных полей. Конечно, я отказалась. Я отнюдь не пуританка и не кликушествующая противница вивисекций. Каждый ученый может проводить опыты над самим собой. Многие великие ученые так и поступали. Но экспериментировать над людьми без их ведома — бесчеловечно и недопустимо!