Мир приключений 1984 г.
Шрифт:
— Под чьим флагом?
— Американским. К вечеру на него погрузилась вооруженная группа. Их было девять человек. Им предстояло высадиться и заняться диверсиями — сорвать ремонт и переоборудование сахарных заводов провинции Ориенте. К трем часам утра 18 сентября катер, подняв кубинский флаг и ориентируясь по маяку Бока-де-Сама, подошел к берегу восточнее маяка километра на два. Я находился уже в полном снаряжении. Капитан застопорил мотор, и через специальный люк в днище я ушел в воду. Об этом, кроме двух моих сопровождающих, на катере никто не знал. Те девять в форме революционных вооруженных сил должны были высадиться на большой резиновой лодке западнее маяка. Их путь лежал в сторону города Банес. А я шел по дороге через Бариай на Ольгин. Расчет был на то, что, если их засекут, завяжется перестрелка. Это меня надежно прикроет. Но у них высадка прошла удачно…
— Позднее мы их обнаружили.
— Я знаю… читал в газетах. Вы их захватили в районе Хигуани и Байре.
— Да! И захватили мы их после того, как они убили трех милисианос и ранили двух сотрудников министерства внутренних дел. А ты прошел спокойно?
— Не совсем… Но потом… все обошлось.
За три дня, в течение которых Рамиро, как сам считал, вел свой “последний на этом свете рассказ”, он внутренне подготовился к суровому приговору. Но странное дело, на душе было легко, словно кто-то снял с его плеч непосильную ношу.
— Да, “подвигов” у тебя, Рамиро Фернандес Гарсия, немало, — подытожил следователь. — Говоришь, во время высадки ранил бойца береговой охраны? Что ж, сотню долларов на твой счет в Майами за это наверняка перевели. Не жалеешь, что пропадут?
Рамиро опустил глаза:
— Теперь уж все равно! Моя “Голубка” спета…
— Ты так считаешь? Значит, примирился с мыслью о смерти?
— Все равно…
— Ну, какая же у тебя тогда последняя просьба перед смертью? — серьезно спросил следователь.
Рамиро задумался и тут же оживился:
— У меня их три. Три просьбы! Можно?
— Ну давай!
— Сообщите матери и брату, что я все честно рассказал и покаялся. Потом скажите, почему меня взяли. А перед концом дайте сыграть партию с одним шахматистом… Его нетрудно найти в кафе…
Быстрые глаза следователя чуть улыбнулись:
— Ишь чего захотел! Эль Гуахиро [12] — шахматист! Такая, кажется, у тебя кличка в ЦРУ?
— Откуда вы знаете?
12
Гуахиро (исп.) — крестьянин.
— Не все ли тебе равно? Ты ведь сам считаешь, что с этого света списан. Окончательно! Так?
Рамиро Фернандес понуро уставился в пол.
— Ну да ладно, скажу! Ты был откровенен, и мы не останемся в долгу. Слушай внимательно: подвели тебя… шахматы. Вспомни, как ты выиграл последнюю партию. Тот, кого ты тогда победил, — лучший ученик Педро Родригеса…
Пожалуй, никогда еще Рамиро не был так потрясен. “Вот тебе и мальчишки! — пронеслось в голове. — А Педро?..”
— Ну, а что касается последней партии перед смертью… — Казалось, никогда в жизни Рамиро не видел более искренней улыбки. — То… ты подожди! Я думаю, до смерти далеко. Считай, что твой дебют получился гамбитным… И возможно, он будет принят. Тогда ты еще поиграешь… — И следователь встал.
Глава II.
Миттельшпиль
Студентки гаванской школы иностранных языков в три пары рук с трудом поспевали за одним рубщиком. Его мачете сверкал под лучами солнца, и звуки срезаемых и разрубаемых на части побегов сахарного тростника сливались в одну звенящую песню.
— Смотрите, девочки, до обеда осталось полчаса, а я сегодня даже не устала, — смеясь сообщила самая маленькая из них.
Девушки, хрупкие на вид, но быстрые и энергичные, подбирали рассеченные стебли, очищали их от листьев и укладывали в ровные кучки. Первое время им было трудновато, они не могли угнаться за малоразговорчивым рубщиком и прозвали его “перпетуум мобиле”.
— Перерыв! — Из-за плотной зеленой стены в полтора человеческих роста, утирая широким жестом пот с круглого лица, вышел толстячок — соломенная шляпа на затылке, рабочие перчатки под мышкой. — Выключай мотор, Луис Гарсия! Дай отдохнуть телу, и душа запоет еще до приема пищи. Идем поразмыслим.
Рамиро не сразу остановился, ему до межи недоставало метров двадцать.
— Кончай, Луис! Я же вижу, ты пашешь уже завтрашнюю норму. Но я от тебя, сеньор Молчальник, не отстану. Сегодня я уже настриг, сколько надо. Останавливай… Ну, будь человеком! Тебя приглашают выкурить сигару дружбы.
— Полчаса отсюда, полчаса оттуда. Где ж тебе хватит времени? — продолжая рубить, спросил Рамиро у подошедшего.
— Не во времени суть, а в том, что рука твоя успела.
— Ты, Херардо, оттого, может, быстрее других норму выполняешь, что во время работы стихи сочиняешь?
— Вот и ты уже рифмуешь. А мои стихи не рифмуются и не укладываются в ритм. Они вообще… — Херардо обернулся, чтобы удостовериться, что их никто не слышит, так как девушки находились неподалеку, складывая тростник в кучки для погрузочной машины. — Они бунтарские…
— Против чего и против кого? — Рамиро отсек последний стебель у самой межи и разогнул спину.
— А, не спрашивай, Луис. Мне теперь и самому не ясно. Что это было и зачем? Твердо знаю: непонимание было. Я не понимал, и меня не понимали. Да ладно об этом… Пусть историки пекутся. Пойдем лучше посидим в тени.
— Эстер Мария, закончите — отдыхайте. Привезут обед — позовите нас! — Рамиро вытащил из кустов внушительных размеров глиняный кувшин, обшитый плотным сукном, занес его над головой, и из тупого носика потекла ему в рот струя свежей прохладной воды.
Когда они с поэтом уселись в густой тени деревьев, Херардо спросил, заглядывая Рамиро в глаза:
— Луис, мы с тобой знакомы уже скоро месяц, а я про тебя ничего не знаю. Кроме разве того, что ты хороший человек, честный, справедливый…
— Тебе этого мало, чико?
— Нет! Но ты пойми. Мы интеллектуалы, у нас брожение умов. Такое кругом происходит! Не просто… Ты человек труда. На заводе, говоришь, работал. Что там тебе было не ясно? Турнули ведь сюда по указу, на перевоспитание.