Мир сцены: Любопытные нравы и обычаи его жителей

Клапка Джером Джером

Комика возмущает то, что его жена может думать о таких вещах, а потому герой и героиня живут здесь до окончания пьесы, задаром, и им отпускаются на тех же самых условиях: уголь, мыло, свечи и макассарское масло для ребенка.

Иногда герой делает неопределенные и слабые возражения против такого порядка вещей. Он говорит, что не хочет об этом и слышать, что не будет больше жить у этих честных людей, потому что не хочет быть им в тягость, пойдет сядет на тропинку у большой дороги и умрет с голода. Комику стоит большого труда уломать его, но, наконец, ему удается уговорить этого благородного человека остаться у них и пожить на квартире,

которую они, может быть, найдут для себя удобной.

Но когда поутру, после того как накануне мы были свидетелями одной из таких прекрасных сцен, к нам стучится в дверь наша квартирная хозяйка и поднимает скандал из-за сущих пустяков, из-за того, что мы не заплатили за квартиру за каких-нибудь три или четыре недели, и говорит, что она требует, чтобы мы или сейчас же заплатили деньги, или немедленно выезжали, а затем, не спеша, спускается вниз по лестнице в кухню и бранит нас, причем ее голос становится все громче, по мере того, как она сходит по лестнице, — но тут мы начинаем размышлять обо всех этих вещах и становимся печальны.

Комик становится щедрым по примеру всех окружающих его на сцене лиц. На сцене щедры все без исключения. Они целый день только и делают, что раздают направо и налево свои кошельки: на сцене, если хотят дать денег, то никак нельзя дать меньше целого кошелька — это норма. Когда кто-нибудь рассказывает вам о своем горе, то вы вытаскиваете кошелек из кармана, суете его в руку горемыки, крепко пожимаете ему руку, отираете слезу и уходите; себе вы не оставляете ровно ничего; вам даже не с чем доехать домой в омнибусе. Вы идете домой пешком, быстрыми шагами и берете другой кошелек.

На сцене люди среднего класса и другие, у которых нет такого большого запаса кошельков, могут только бросать на все стороны пачки банковых билетов и давать слугам на водку чеки в пять фунтов стерлингов. Очень скупые люди на сцене, как известно, доходят до такой низости, что дают только соверены.

Но обыкновенно до этого допускают себя только злодеи, или лорды. Люди же, пользующиеся на сцене уважением, никогда не дают меньше кошелька.

Тот, кому дают кошелек, получая его, выражает свою глубокую благодарность (он никогда не смотрит, что в кошельке) и, по его мнению, небо должно вознаградить благодетеля. Вообще, на сцене от неба требуют очень многого. Небо устраивает для людей все запутанные дела, так что им уже нет необходимости, по милости этих дел, очутиться в неприятном положении и потратиться. Главная обязанность неба на сцене — это наблюдать за тем, чтобы были уплачены все те денежные суммы, которые дарили или давали взаймы добродетельным людям. Обыкновенно от него требуют, чтобы оно вознаградило «сторицею», но если мы хорошенько поразмыслим, то такая оценка покажется нам чрезмерно высокой.

От неба требуют также и наблюдения за тем, чтобы злодея проклинали должным образом, и чтобы оно, в часы досуга, насылало несчастья на местного землевладельца. Оно должно быть готовым отомстить за всякого и помогать добродетельным людям, когда они находятся в бедственном положении. Именно такое направление и дают на сцене его деятельности.

А когда героя сажают в тюрьму и он покидает свою семью, то небо должно позаботиться о его жене и ребенке до тех пор, пока его не выпустят, а если бы оно позаботилось о них меньше, то мы, право, не знаем, что бы тогда и было!

Небо на сцене всегда стоит за героя и героиню и враждебно относится к полиции.

В

последнее время комик бывал иногда и дурным человеком, но вы не можете питать к нему за это ненависти. Как, даже если он погубит героя, ограбит героиню и будет сообщником в убийстве старого простака!? Но он делает все это так весело, с такою беспечностью, что на него нельзя даже и сердиться. Все дело в том, каким образом совершается известный поступок.

А потом, в конце пьесы, он может все свалить на своего соучастника, злодея в настоящем смысле слова, и этим можно поправить все дело.

Комик никогда не бывает охотником. Если он отправится на охоту с ружьем, то мы, наверно, услышим, когда он вернется домой, что он застрелил собаку. Если он поедет кататься на лодке по реке со своей возлюбленной, он опрокинет ее в воду (в буквальном смысле). Если комик отправится куда-нибудь гулять на целый день, то непременно вернется домой в самом жалком виде.

Если он отправится со своей возлюбленной на чай к ее матери, то глотает целую булку и давится.

Комик никогда не бывает счастлив в своей семейной жизни, и нам кажется, что он сам в этом виноват, потому что поступает не так, как бы следовало. Он называет свою жену «своими старыми голландскими часами», «старым гейзером» и другими, подобными этим, ласкательными именами и, говоря с ней, пересыпает свою речь такими восклицаниями: «Ах, ты старая кошка!» «Безобразная ты старая терка!» «Орангутанг ты эдакий!» и т. д. и т. д.

Вы сами знаете, что если держаться такой манеры, то семейная жизнь не может быть особенно приятной.

Но мы все-таки любим комика, несмотря на все его недостатки. Он не бывает постоянно в затруднительном положении и не говорит длинных речей.

Пожелаем ему всего хорошего.

Адвокат

Он очень стар, очень высок ростом и очень худ. Волосы у него совершенно седые. Он всегда одет в такой костюм, который носили люди прошлого поколения. У него нависшие брови и он бреет усы и бороду. У него всегда сильно чешется подбородок, так что он постоянно его почесывает. Его любимое слово, это: «А»!

В действительной жизни мы слыхали и о молодых адвокатах, и о франтах-адвокатах, и о низеньких ростом адвокатах, но на сцене адвокаты всегда бывают очень худы и очень стары. Самому молодому сценическому адвокату, которого нам приходилось видеть когда-либо на сцене, было на вид лет шестьдесят, а самому старому около ста сорока пяти.

Заметим кстати, что на сцене невозможно судить о возрасте людей по их наружному виду, — непременно ошибешься. Мы видали таких старух, которым на вид никак нельзя было дать меньше семидесяти лет, и вдруг оказывалось, что у них сыновья — четырнадцатилетние мальчики, между тем, как муж среднего возраста, у которого молодая жена, обыкновенно представляется нам девяностолетним стариком.

Потом женщина, на первый взгляд пожилая, держащая себя с достоинством и в высшей степени почтенная, оказывается на самом деле ветреной, легкомысленной и неопытной молодой особой, гордостью всей деревни или любимицей всего полка.

Затем, чрезвычайно полный и страдающий одышкой старый джентльмен, который имеет такой вид, как будто бы он пожил слишком хорошо и за последние сорок пять лет почти не делал моциона, вовсе не какой-нибудь тяжелый на подъем отец, как подумали бы вы, судя по его наружности, но сорванец, беззаботный мальчик.