Мир сложнее, чем мы думали
Шрифт:
— Вы, наверное, видели, что сельва очень густая. Ходить по ней можно только по тропинкам. Все звери ходят по тропинкам. Мы, мужчины, тоже ходим по этим тропинкам, когда собираем латекс. А змея-анаконда находит такую тропинку, повисает на деревьях над ней и ждет добычу. Анаконда нападает на все живое; будь то человек, будь то тапир (дикая свинья)… Вот в прошлом году анаконда проглотила моего двоюродного брата, только фуражка осталась. До этого в сельве исчез его сын. Тоже анаконда…
— А анаконды большие?
— Есть очень большие, а есть и поменьше, которые глотают только детей.
— У вас есть ружья, чтобы защищаться?
— Нет, ружей у нас нет. У нас есть только это, — индеец показал на
— Почему у вас нет ружей?
— Это очень дорого.
— Неужели трудно заработать на ружье? — настаивал я. — Ну в конце концов, рыбу можно коптить, солить и продавать в городе, а не сразу съедать всей деревней. Можно делать мебель из красного дерева и продавать ее. Можно делать поделки из дерева или чучела пираний — они должны пользоваться спросом. Можно собирать и продавать дикие плоды. Можно выращивать маис, сахарный тростник, кофе, какао, ананасы… Почему вы не делаете этого?
— Мы не умеем этого, — грустно сказал индеец.
— Среди вас есть образованные люди?
— Нет.
— Все безграмотные? Вы не умеете читать?
— Да.
— У вас есть вождь?
— Да.
— Он, наверное, умеет читать и писать?
— Нет. Он живет как и мы, — проговорил индеец.
— А откуда вы знаете английский язык?
— Еще мальчиком я ушел в город и много лет прожил рядом с туристическим отелем. Там я научился говорить по-английски.
— Чем вы занимались в городе? — продолжал настойчиво расспрашивать я.
— Просил милостыню, помогал носить чемоданы, убирал мусор, — сказал индеец.
— А где жили?
— На улице… Потом сделал дом из ящиков.
— А государств® пытается дать вам образование, научить жить как белые люди?
— Да. Но мы не умеем жить как белые люди. Я замолчал. Глухая безысходность сквозила от этого человека. Мне стало жалко его. Хотелось помочь. Я понимал, что эти люди не выдерживают контакта с белыми людьми; они начинают чувствовать психологически давящий комплекс неполноценности и от этого еще быстрее деградируют и вымирают. Эти люди еще не совсем одичали, еще не полностью живут инстинктами, они еще способны чувствовать унижение от своей недоразвитости. Эти люди, наверное, были счастливы среди дикой природы, чувствовали свое превосходство над дикими зверями. Они, наверное, и не предполагали, что другие группы людей ушли далеко вперед: создали механизмы, образование, построили города и т. п. Возможно, в глубине души они туманно осознают, что время безвозвратно потеряно, что они сладко и бездарно катились по регрессивному наклону эволюции, все более и более забывая своих великих предков и все более и более приближаясь к дикой бездуховной природе. Эти люди, конечно же, не понимают того, что эволюция не терпит стабильного состояния, что есть только два выбора — прогресс или регресс, а для прогресса нужно делать усилия, огромные усилия. Нас посадили в лодку и довезли до отеля. Далее на автомобиле нас довезли до парома через Амазонку. Я залез на паром и оглядел окрестности: по берегам Амазонки ютились жалкие деревенские лачуги. Рядом со мной стоял индейский мальчуган в грязной майке с нелепой надписью «Ковбой». Он тоскливо глядел на лачуги, откуда, видимо, был родом. Я смотрел на мальчишку и думал, что никогда ему не получить образование, что судьба его определена регрессивной праздностью его далеких предков, и проведет он жизнь в одной из этих лачуг, если не будет съеден крокодилом или анакондой.
Мальчишка перехватил мой взгляд и подобострастно улыбнулся. А я стоял рядом с ним — высокий, белый и уверенный в себе. Мне повезло — мои далекие предки, упорно работая, шли по пути прогресса.
Другой пример, который я хотел привести, относится к Сибири (район полуострова Таймыр). Мы шли маршрутом высшей категории сложности и забрели в места, где,
Вдруг в тундре мы увидели оленеводческий чум. Обрадовавшись мы подошли к чуму. Залаяли собаки, из чума вышло несколько человек, одетых в малицы из оленьих шкур. Старший из них похлопал себя по груди и сказал:
— Начальник.
Я скинул с себя рюкзак и тоже, постучав себя по груди, сказал:
— Начальник.
Оленевод показал на чум и сказал:
— Хорошо.
Мы вошли в чум и уселись на оленьи шкуры. Стало тепло. Я сказал:
— Хорошо.
Чувствовалось, что хозяин чума знает по-русски только два вышеотмеченных слова. Он посмотрел на меня, показал на котел с вареной олениной и сказал:
— Начальник, хорошо.
Мы стали кушать. Я сбегал к рюкзаку, достал фляжку со спиртом, показал ее хозяину и сказал:
— Начальник, хорошо.
Хозяин окинул строгим взглядом свою семью и наших ребят, потом показал на себя и на меня и сказал:
— Начальник, хорошо.
Из этих слов я понял, что выпить можно только ему и мне — начальникам. Я налил спирт, и мы выпили. Хозяин порозовел и сказал:
— Начальник, хорошо.
Я закусил олениной и тоже сказал:
— Начальник, хорошо.
«Беседа» затянулась. Наступила ночь, стали ложиться спать. Вдруг хозяин показал на одну из женщин в чуме и четко сказал:
— Начальник, хорошо.
Я знал об этом обычае северных народов, но сконфузился и, показав руками, что хочу спать, сказал:
— Начальник, хорошо.
Хозяин подошел к женщине, похлопал ее по спине и сказал:
— Начальник, хорошо.
В конце концов хозяин устал уговаривать меня. Мы заснули.
Утром хозяин, провожая нас, поднял один из наших рюкзаков, поохал, показывая, что это тяжело, а потом снова подошел к указанной женщине, похлопал ее и с укором сказал:
— Эх, начальник, хорошо.
Мы взяли азимут и пошли. Через несколько километров, пересекает ущелье, мы неожиданно встретили одинокого оленевода, ехавшего на нартах. Он говорил по-русски довольно хорошо. Остановились, заговорились. Выя9нилось, что он несколько лет жил в поселке, окончательно спился и вот сейчас кочует вместе с семьей оленеводов, у которых мы были.
— Старик («начальник». — Э.М.) очень мудрый. Он кочует в самых безлюдных местах, остерегается встретиться с белыми людьми. Он знает, что наш народ (ненцы. — Э. М.) плохо переносит контакт с белыми людьми, спивается и умирает. Если бы я жил вместе с белыми людьми, я бы уже умер. Старик спас меня. Но в тундре белых людей становится все больше и больше, они летают на вертолетах, ездят на вездеходах. Мы уходим все дальше на север, скоро будет некуда идти.
Итак, выживут ли дикари и полудикари? Наверное, все-таки нет. Создание тепличных условий для них бессмысленно, потому что прогресс возможен только за счет воли, желания бороться и преодолевать трудности ради будущего. Регрессивная праздность далеких предков, позволившая постепенно дичать, обернулась смертельным грехом.
Как мы уже отмечали, одним из главных факторов одичания является праздность далеких предков. Праздность всегда регрессивна, потому что человек заложен как саморазвивающееся (прогрессирующее) начало. Сменяющие друг друга праздные поколения даже не замечают того, что у них постепенно деградируют многие духовные элементы, прежде всего воля, а вслед за этим деградирует и мозг. Из поколения в поколение становится все меньше способных людей, в людях все более начинает превалировать животный элемент (поесть, поспать, размножаться и т. д.).