Мир современных медиа
Шрифт:
Особое влияние оказывает рейтинг на телевидение, где господствует временн'aя конкуренция в погоне за сенсацией, цель которой – опередить других. По мнению Бурдье, это нетерпение ведет к нетерпимости телевидения по отношению к нормальному мышлению, т. е. к раздумьям, порождая особый тип мыслителей, которых он называет fast-thinker’ами – «быстродумами», способными мыслить в условиях, при которых никто не может мыслить [Бурдье, 2002. С. 44]. «Быстродумы» мыслят готовыми идеями – усвоенными всеми банальностями, не вызывающими возражений, т. е. клише. Так снимается основная проблема коммуникации – соответствия условиям и возможностям восприятия, предполагающего наличие у воспринимающего кода для дешифровки получаемой информации. В случае оперирования готовыми идеями дешифровка не нужна, коммуникация мгновенна, но она при этом как бы и не существует, поскольку не происходит обмена информацией, а единственным содержанием такого рода коммуникации оказывается сам факт общения. Так называемые общие места, играющие огромную роль в повседневном общении, обладают свойством (в силу их банальности) восприниматься мгновенно, тогда как мысль разрушительна: опровергая и отвергая привычные идеи, она должна быть доказана, требуя определенного времени.
Именно поэтому дебаты на телевидении Бурдье определяет как ложные, когда противники в студии – на самом деле приятели и сообщники, а видимые столкновения позиций и точек зрения регламентированы системой ограничений (вмешательством ведущего, временем выступления, тоном и жестами участников).
Проведенный Бурдье социологический анализ поля журналистики и условий труда журналистов (как в обычных, так и в электронных СМИ) наглядно демонстрирует двойную зависимость производства информации, испытывающей разнонаправленные воздействия. С одной стороны, СМИ получают все большую власть в информационном обществе, превратившись в важнейший фактор современной политической борьбы; с другой – попадают под непрерывно усиливающееся воздействие и контроль политики (политиков) и экономики, испытывая возрастающий политический и экономический прессинг. Журналисты оказываются в ловушке заказных публикаций, к числу которых относятся война компроматов, цензура и самоцензура как отражение давления со стороны владельцев и спонсоров, преследующих собственные, далекие от информационных, цели.
Бурдье отстаивает следующий тезис: «Чем лучше мы понимаем, как функционирует определенная социальная среда, тем яснее становится, что составляющие ее люди манипулируемы в той же степени, что и манипулируют. Они тем лучше манипулируют, чем больше манипулируемы, и чем меньше отдают себе в этом отчет» [Бурдье, 2002. С. 112].
Анализируя экономическое принуждение, выступающее на поверхности как воздействие невидимых и анонимных структур рынка, французский социолог показывает, что оно подчас оказывает более губительное воздействие, чем открытая политическая цензура, которой журналисты могут сознательно противостоять. По мнению коллеги Бурдье, известного исследователя масс-медиа Патрика Шампаня, история журналистики может быть названа «историей невозможной независимости, или, выражаясь менее пессимистично, нескончаемой историей борьбы за независимость, все время подвергающейся опасности» [Шампань П., 1996. С. 212].
Одним из важнейших понятий социологии П. Бурдье, особенно значимым для социологии массовых коммуникаций, является символическая власть как возможность создавать и навязывать определенные социальные представления, модели желаемого устройства общества и государства, или власть наименований и классификаций. Такого рода власть в большинстве западных демократий, считает он, еще сравнительно недавно была отделена от политической и экономической, а в настоящее время все в большей степени концентрируется в руках одних и тех же людей. (Недавним примером максимальной концентрация символической власти в одних руках, а именно в руках партии, являлся Советский Союз, где монополия на информацию и жесткий контроль за ней превратили СМИ в средства массовой информации и пропаганды (СМИП), что на деле означало подмену информации пропагандой. Практически тот же процесс мы наблюдаем сейчас в западных демократиях. Так, в американской коммуникативистике в начале 90-х гг. XX столетия возник даже специальный термин «олигополии новостей» (news oligopolies) [Pasqualli A., 1992. Р. 5].) Владельцы крупных корпораций приобретают СМИ, во все большей степени контролируют большие информационные группы, присваивая инструменты производства и распространения культурного продукта. Объединяя разные средства производства символической продукции – телевизионные каналы, интернет-компании, книжные и журнальные издательства, кино– и телестудии, они предлагают один и тот же товар (в разных формах), ибо информация (в широком смысле) выступает для ее производителей как продукт, произведенный для продажи, т. е. товар в традиционном политэкономическом смысле, создание и распространение которого подчиняются общим экономическим регуляторам, главным из которых выступает прибыль.
Обращаясь к рассмотрению господствующих в обществе представлений о демократическом характере рыночных механизмов применительно к культурному производству, Бурдье показывал иллюзорность подобных взглядов, раскрывал их подлинное содержание. Вместо разнообразия предложений в сфере культуры, которое должна обеспечивать рыночная конкуренция, на практике происходит постоянная и все усиливающаяся стандартизация и унификация тиражируемого культурного продукта. Информационные олигополии, стремясь к сокращению издержек производства и увеличению прибыли, ставят на поток производство развлекательных программ, «мыльных опер» и сериалов, «глянцевых» журналов и т. д., а конкуренция вырождается в стремление ни в чем не уступать конкуренту, что ведет к тиражированию однотипного продукта. Борьба за расширение аудитории, за рейтинг программ и изданий ведет к коммерциализации культуры, когда распространитель начинает диктовать творцу, что именно следует создавать. Тем самым отрицается независимость художественного творчества – то, что на протяжении столетий было средоточием этого процесса. В выступлении на собрании Международного совета музея телевидения и радио 11 октября 1999 г. Бурдье говорил: «Мне хотелось бы доказать, что поиск немедленной максимальной прибыли вовсе не обязателен, когда речь идет о книгах, фильмах или картинах… Отождествлять стремление к максимальной прибыли с поиском максимально широкой аудитории – значит рисковать потерять уже имеющуюся публику, относительно узкую аудиторию тех, кто много читает, часто ходить в музеи, театры и кино, которых не могут заместить новые, случайные читатели и зрители… Инвестиции в производителей и продукцию высокого качества могут быть рентабельными – даже экономически – в среднесрочной перспективе (если, конечно, система образов будет продолжать эффективно работать)» [Bourdieu P..
Продемонстрировав значительно большую, чем у других полей производства культурной продукции или поля политики, зависимость поля журналистики от внешних воздействий, Бурдье обращается к проблеме его структурного воздействия на другие поля.
Ныне логика культурного производства все больше подпадает под влияние логики функционирования телевидения и других СМИ с их тенденцией к получению быстрой прибыли, завоеванию новых рынков, обращению к максимально широкой зрительской и читательской аудитории. Причем этот процесс захватывает не только зрелищные области культуры, но и серьезную литературу, художественную критику и даже социально-гуманитарные науки. Так, социология и философия больше не представляют собой области, закрытые для журналистов. Последние все более втягиваются в гуманитарные исследования, предлагая свое видение тех или иных профессиональных проблем, вынося свои суждения по поводу отдельных ученых и их взглядов. Более того, журналисты, желающие создать себе имидж интеллектуалов, стремятся приглашать в передачи ученых, организовывать дискуссии и т. п. С другой стороны, многие интеллектуалы – исследователи, университетские преподаватели сами стремятся попасть на экран телевизора или на страницы газет, чтобы получить внешнюю, независимую от профессиональной среды поддержку своим идеям.
Появляются так называемые медиатические интеллектуалы, чей специфический научный капитал сравнительно мал, однако в силу способности к «быстромыслию» именно они выступают в качестве постоянных участников различных «интеллектуальных» теле– радиопрограмм. «Для некоторых из наших философов (и писателей) «быть» – значит быть показанным по телевизору, т. е. в итоге быть замеченным журналистами или, как говорят, находиться на хорошем счету у журналистов (что невозможно без компромиссов и самокомпрометации)» [Бурдье, 2002, с. 17].
Интенсивное взаимодействие журналистов и интеллектуалов приводит к стиранию границ между этими группами. В результате происходит то, что Бурдье обозначил как медиатизацию социальной науки: журналисты и телеведущие, некомпетентные в научных нормах и принципах, получают возможность влиять на нее, решая, какие проблемы являются важными, а какие – нет, кто может быть экспертом, кто заслуживает определения «блестящий ученый», а кто – «ретроград».
Еще одним следствием медиатизации науки оказывается изменение самого определения интеллектуала, ученого. Место ученых – исследователей на экранах телевизоров все чаще занимают публицисты – люди, обладающие учеными степенями, но стремящиеся сделать карьеру не традиционно научными средствами, т. е. не на основе научных достижений, а с помощью новых возможностей, открываемых растущим влиянием масс-медиа на все сферы жизни, – на основе внешней поддержки, предоставляемой медиа и легитимации научного статуса со стороны последних.
Тем самым, считает Бурдье, происходит подчинение проблематики исследований социальных наук (в меньшей степени – естественных) медиа-логике, а сама социальная наука приобретает не свойственные ей функции обслуживания масс-медиа. Очевидно, что серьезное публичное обсуждение важных социальных проблем в СМИ может дать огромный позитивный результат, но только в том случае, когда имеет место действительно научное обсуждение, а не подмена его непрофессиональными домыслами, как это происходит в большинстве случаев. Обусловлено это (если оставить в стороне явное или имплицитное выполнение социального заказа) особенностями публичного дискурса, засоренного, если использовать терминологию Эмиля Дюркгейма, prenotions (предпонятиями) – редко ясно выраженными и еще реже тщательно изученными предположениями, не критически используемыми в качестве аргументов всякий раз, когда субъективный опыт журналиста или публициста возводится в ранг публичного дискурса, а частные проблемы – в ранг научных категорий, которые предстают уже как проблемы публичного, общественного звучания. Критическая оценка молчаливо принимаемых или провозглашаемых prenotions должна, по мнению Бурдье, осуществляться параллельно с усилиями сделать видимыми и слышимыми те аспекты опыта, которые обычно остаются вне поле зрения отдельных людей или за порогом индивидуального сознания.
Это, если можно так сказать, внутренняя проблематичность и ущербность медиативной логики СМИ в обсуждении социальных проблем. Но вторжение журналистов в социальную сферу имеет, как считает Бурдье, и другие, столь же негативные последствия. Логика производства сенсаций, постоянное стремление к новому, отсутствие необходимой компентности приводит к разного рода дополнительным перекосам. «Наиболее интеллектуальные из этих новых производителей „знания“ [журналистов. – А. Ч.] находят в возникновении „нового“ неожиданную возможность деклассировать самых авторитетных интеллектуалов, ученых, чей авторитет в течение длительного времени наводил на них страх» [Бурдье, 2002. С. 98]. Таким образом осуществляется давление дилетантов на научное поле.