Мир уршада
Шрифт:
— Вчера я предал тех и других — ради главного.
— И что же главное, воин? — затаила дыхание Красная волчица.
— Главное у меня на ладони, Женщина-гроза. Это шестнадцатый огонь, который позволит оживить твой Камень.
— Кой-Кой, я тебе говорил, вонючий хамелеон! — завопил Снорри, с риском для жизни раскачивая ветку. — Я говорил тебе, что у дома Саади всегда найдется козырь!!
— Шестнадцатый огонь? — Центавр вскочил на ноги, отчего Кеа едва не улетела в кусты. — Я слышал об этом, Женщина-гроза! Но это сказки, смешные легенды огнепоклонников…
— А что потом? — отмахнулась от центавра Марта. — Что потом, Рахмани?
— Потом я пробью
— А разве ты желаешь ему выздоровления? — Ее глаза окутывали ловца тягучим медом. Красная волчица перешла на лающий прусский диалект, чтобы их замершие в вечернем сумраке попутчики слышали только звуки. То, что скрывалось за взглядами дерущихся на воде, принадлежало только им.
— А разве я могу желать тебе горя, Женщина-гроза? — Ловец тоже ответил на языке университета.
— Чем ты поклянешься?
— Своей любовью к тебе.
Впервые за сотни малых и длительных схваток Женщина-гроза потеряла равновесие. Она едва не свалилась в любимую реку своего детства.
— Почему ты не показываешь свое лицо, воин? Ты не хочешь убивать меня?
— Моя улыбка не убьет тебя. Вы все неверно понимаете сущность продавцов улыбок. Они продают не смерть, а желание. Если я улыбнусь тебе, ты…
— Я влюблюсь в тебя до изнеможения, как школьница? — Красная волчица впервые позволила себе смех. Рахмани услышал, как убийственные лезвия ее кинжалов с шуршанием возвращаются в ножны.
— Именно так, домина… — Рахмани отпустил фантомов и остался один. Он больше не прятался, он застыл на плоском валуне посреди говорливого потока.
— Теперь я верю тебе, воин… — Нежные пальцы пробрались под платок и ощупали его сухие губы. — Мы прыгнем в твой водопад вместе! И…
— Что «и»? Эй, что значит «и»? — уже в спину Марте простонал ловец.
— Это значит, что ты такой же дурак, как другие мужчины.
30
НА ПУТИ В РАЙ
Рахмани привел с собой паука.
Мой суровый любовник разыскал меня слишком быстро, гораздо быстрее, чем я рассчитывала. Кроме водомера, он зачем-то прихватил с собой это лохматое чудо… Я их видела раза три на невольничьих рынках, но никогда вблизи. Это был один из тех, кого матери Красные волчицы называют «глазами пустоты», или попросту «перевертышами». Нет такого зверя, птицы или рыбы на Великой степи, кто умел бы так прятаться, как перевертыши. Обитают они далеко на западе, у самых берегов левантийских, пресных морей, и большую часть жизни, насколько мне известно, занимаются крайне странным делом — они малюют клубки из трехцветных линий на стенах своих катакомб.
Говорят, что если клубок из линий нарисован верно, то есть над ним несколько дней или недель трудилась вся семья, то лучшего сторожа в норе не надо. Это и называется «глаз пустоты», на их потешном языке звучит красиво, но македонянам не выговорить. Любой вошедший в катакомбы, будь то злодей или честный рыбак с разбившегося корабля, упирался взглядом в «глаз пустоты» и каменел. Что при этом мерещилось случайному гостю пещер — никому точно неизвестно, поскольку нет тех, кто долго смотрел в «глаз пустоты» и остался после этого разумен. Торгуты мне рассказывали и совсем уж нелепые небылицы — о том, что в некоторых семьях перевертышей есть мастера, способные не просто повредить разум человека рисунками, но и втянуть человека внутрь плоского изображения, как втягивает нас порой в
Совсем не людей. Нечто такое, что потом никому не удавалось загнать обратно, и даже непонятно было, живое оно или нет, но к счастью, оно погибало само, успев покалечить массу народу, либо, напротив, пугливо забившись в угол. Мне сложно рассуждать о том, чего я не видела, это лишь слухи…
И всегда находились такие, кто готов был поклясться матерью и отцом, что видели людей, которые тоже видели людей, а те-то уж точно сами видели тех, кто наблюдал, как доверчивый путник простирает руки к голому, потрескавшемуся известняку и… проваливается в самый центр трехцветного клубка, словно зацепился носком за порог, перед натянутой пестрой циновкой. Особенно сильны в этом редком колдовстве так называемые семьи Кой-Кой, у них это нечто вроде религии, там мальчиков, отмеченных даром, с раннего детства отстраняют от общего труда, вручают мелки и позволяют месяцами искать свой собственный узор. Лама Урлук считал, что перевертыши из семей Кой-Кой в глубокой древности общались с богами, сошедшими с небес, и те научили шоколадных дикарей, как, не имея под рукой темной воды для Янтарного канала, создавать Янтарный канал из ничего. Из сухого мела, из сонного ветра, блуждающего в кавернах, из вечной мечты о довольстве и лени, ибо что есть рай, как не бескрайняя лень?
Но протекли неспешные века, ритуал застыл в памяти народа, вкупе с прочими нелепыми и жестокими правилами, вроде того, что жена убитого достается его младшему брату, а каждая девочка, достигшая четырнадцати лет, должна переспать со всеми мужчинами семьи, и иначе никак нельзя, ведь семья есть семья… Так что ритуал обучения мальчиков рисованию застыл, но никто не помнит теперь, что же делать с неведомым объемным миром, который открывается за «глазом пустоты», если это Янтарный канал, то куда же он ведет? И куда пропадают те, кто слишком настойчиво стремился прорваться в семейные гнезда, расположенные в глубинах катакомб? И что забыли перевертыши за долгие века, какое волшебное заклинание упустили, раз вместо гостеприимного рая открыли для мира лишь узкие створки совсем в другое место?
За это семьи Кой-Кой и отстреливают шейхи и халифы, при молчаливом согласии тамошнего сатрапа Александрии. Никому не по нраву иметь под боком тихонь, не только плохо платящих дань, но и способных выпустить из «глаз пустоты» демонов…
Мы держались за руки, стоя над обрывом. Внизу, в сотне локтей, вздымалась пеной река моего детства. Поликрит горячо дышал мне сзади в ухо и бормотал молитвы Дионису. Перевертыш просто икал от страха, обняв своего паукообразного дружка. Похудевшая от пережитого ужаса Кеа нервно восстанавливала запасы подкожного жира, уминая гору перезрелых манго.
— Как правильно зовут твоего коричневого слугу, воин?
— Он не слуга, он мой друг. Его зовут Кой-Кой.
— Так я и знала…
— Что ты знала?
— Неважно. Где мы будем искать канал?
— Мы уже нашли. Он здесь, в реке.
— Ты негодяй, Рахмани. Ты мог мне подарить этот канал, рядом с деревней.
— Тогда ты не увиделась бы с Зораном.
— И не встретила бы меня, — пророкотал центавр.
— Что-то мне совсем не хочется туда прыгать… — заглядывая в водопад, пискнул Кой-Кой. — Эй, насекомым, может, ты спустишься, проверишь, а?