Мир в XX веке: эпоха глобальных трансформаций. Книга 1
Шрифт:
С распадом советского экономического блока в 1991 г. остро встал вопрос о возможностях и ограничениях переходных от социализма к капитализму экономик как особом типе экономического развития на рубеже XX-XXI вв.
Деколонизация и поиск моделей экономического развития. Вторая мировая война нанесла смертельный удар по европейским империям. Война породила повсеместные движения за независимость. Провозглашенный несколькими десятилетиями ранее лозунг о праве наций на самоопределение весьма явственно контрастировал с реалиями колониализма. В 1947 г., с предоставлением независимости Индийскому субконтиненту, выяснились ключевые проблемы перехода постколониальных стран к независимой экономической политике. Низкий уровень грамотности, достаточно высокая плотность населения, высокие темпы роста численности населения и преимущественная занятость в низкопроизводительном сельском хозяйстве были общими чертами тормозящих факторов развития.
Политическая карта Африки, казалось, не изменилась к концу войны, но существенные перемены в общественных силах привели к тому, что к 1960 г. (так называемом «году Африки» — времени получения государственного суверенитета многими странами континента) большинство стран оказались в независимом, хотя экономически в основном в незавидном положении. Сегодня исследователи приводят несколько основных объяснений низкого уровня промышленного развития Африки. Во–первых, несмотря на сравнительно низкий уровень заработной платы,
В 1950 г. и Африка, и Азия были очень бедны; доходы в Африке были выше, чем в Азии, поскольку Африка богаче природными ресурсами. Экономический рост в Азии поначалу ускорялся медленно, затем быстрее, тогда как в Африке рост остался медленным. Перспективы развивающихся стран, казалось, могут зависеть в основном от природных ресурсов. Но когда глобальная экономика стала открываться для торговли и производства, выяснилось, что в национальное богатство входят и человеческие ресурсы. Именно использование человеческих ресурсов явилось основой азиатского роста. К 1990 г. рост в развивающихся странах шел полным ходом. «Азиатские тигры» достигли средних уровней подушевых доходов, уверенно догоняя развитые страны. Индонезия и Таиланд переживали устойчиво высокий рост. Китай включился в гонку за экономическим ростом в конце 1970-х годов и быстро достиг высоких темпов роста.
Деколонизация Африки — важный процесс XX в. Однако независимость стран не стала залогом благосостояния. Африканские бедность, нужда и нищета часто становятся классическими примерами для иллюстрации общего для многих развивающихся стран феномена — «порочного круга бедности», когда низкий доход на душу населения не позволяет осуществлять сбережения и инвестиции в масштабах, необходимых для достижения минимальных темпов экономического роста. Африка южнее Сахары была беднейшим регионом мира в XVI в. и остается таковым сегодня, хотя подушный доход в большинстве стран региона, конечно, вырос за эти столетия. В условиях, когда люди не имеют возможности и желания сберегать, низкие доходы предопределяют низкий спрос, а в результате бедные ресурсы и отсутствие стимулов препятствуют инвестированию как в физический, так и в человеческий капиталы, следовательно, производительность труда остается низкой, а значит, и личный доход также будет устойчиво низким. Причин для попадания в «ловушку бедности» немало: ограниченная возможность получения кредита, препятствующая росту сельскохозяйственного производства экологическая деградация, коррумпированное управление, отток капитала, слабая система образования, некачественное здравоохранение, локальные военные конфликты, неразвитая экономическая инфраструктура.
К числу наименее развитых стран (по терминологии ООН к ним относятся страны с очень низким уровнем жизни и слабой экономикой, где люди и ресурсы подвержены воздействию стихий) относятся 34 страны Африканского континента. При этом главной проблемой становится невозможность эффективных инвестиций в экономику этих стран, потому что отдача даже от весьма существенных финансовых вливаний в большинстве случаев не приносит ожидаемых результатов. А. Дитон в книге «Великий побег: здоровье, богатство и истоки неравенства» (2013) исследует вопросы здоровья разных наций в связи с экономикой беднейших стран мира и доказывает, что прямая материальная помощь Запада, оказываемая Африке, по большей части бесполезна. Основной причиной улучшения здоровья в западных странах был не столько рост личного благосостояния, сколько прогресс в коммунальном хозяйстве городов и открытия в медицине. Африка, став главным объектом западной благотворительности, не в состоянии решить свои проблемы с помощью финансовых потоков из–за рубежа, потому что выделяемые транши продлевают жизнь не населению, а коррумпированным элитам, которые, в свою очередь, могут позволить себе не развивать ни экономические институты, ни социальные услуги. Выходит, что даже нет нужды в эффективном сборе налогов с населения, так как деньги сами текут в руки африканских правителей. Нельзя отрицать, что внешняя адресная помощь спасла немало жизней в бедных странах (особенно, если речь идет о медикаментах), но ее эффект нельзя назвать системным: большинство инвестиций редко приводят к усовершенствованию национальных систем здравоохранения, а значит, лишь усиливают порочный круг бедности.
Причины бедности уходят своими корнями в раннее новое время. Сложное сплетение географического и демографического факторов вместе со спецификой развития сельского хозяйства в Африке сформировали социальную и экономическую структуры, которые одинаково неудачно отвечали на экономические вызовы как империализма, так и глобализации.
Европейское экономическое сообщество. С 1945 г. Европа уходит в тень основных победителей во Второй мировой войне — США и СССР, когда расколотый континент переживает «золотой век» на Западе, а вслед за ним нефтяные шоки, стагфляцию, и, наконец, переход к стабильному экономическому росту и единому экономическому пространству.
В 1950 г. министр иностранных дел Франции Р. Шуман предлагает проект интеграции угольной и сталелитейной отраслей Франции и Германии, приглашая к сотрудничеству и других партнеров (его приняли Бельгия, Италия, Нидерланды, Люксембург). В 1951 г. был подписан договор о Европейском объединении угля и стали, предусматривавший отмену тарифов и квот во внутренней торговле между странами–участницами и общие тарифы на импорт из других стран, а также контроль над производством и продажами. После внедрения общих механизмов управления угольной и сталелитейной отраслями в 1957 г. появилось Европейское экономическое сообщество (ЕЭС), или Общий рынок, предусматривающий постепенную отмену импортных пошлин и квот на все виды торговли между странами–членами, а также замену национальных импортных тарифов общим внешним тарифом в ближайшие 15 лет. Экономическая мечта о «Соединенных Штатах Европы» начинала реализовываться. Пессимистические ожидания относительно будущего Общего рынка не оправдались, переходный период оказался короче ожидаемого, а новые экономические реалии превращали объединяющуюся Европу в важную силу мировой экономики. В 1960 г. европейские страны, оставшиеся за пределами Общего рынка, подписали соглашение о создании Европейской ассоциации свободной торговли (Австрия, Великобритания, Дания, Норвегия, Португалия, Швеция, Швейцария); соглашение имело ограниченное значение, потому что распространялось только на регулирование тарифов на промышленные товары. После нескольких неудачных попыток вступить в ЕЭС Великобритания присоединилась к этому проекту европейской интеграции в 1972 г. вместе с Ирландией, Данией и Норвегией. В 1991 г. было подписано соглашение между ЕЭС и Европейской ассоциацией свободной торговли о создании Европейского экономического пространства.
В 1992 г. все государства, входящие в Европейское сообщество, подписали договор о создании Европейского союза (ЕС). Так называемый Маастрихтский договор определяет три опоры ЕС: экономический и валютный союз, общую
Бесспорным экономическим прорывом стало создание общеевропейской валюты — евро. Евро был введен в наличное обращение в 1999 г., сменив европейскую валютную единицу (ЭКЮ), которая не использовалась в наличных расчетах. Евро стал одной из ведущих мировых валют (конкурируя на региональных рынках с долларом США).
Дискуссии о капитализме в XX в. Истоки современного капитализма видятся исследователям в XIX в. Интересно, что авторы «Кембриджской истории капитализма» появление современного капитализма датируют 1848 г., т. е. годом выхода в свет «Манифеста коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса. Действительно, стратегии и структуры накопления капитала, которые сформировали нашу эпоху, впервые появились в последней четверти XIX в. Они берут свой исток в новой интернализации (сокращении или устранении отрицательных внешних эффектов путем превращения их во внутренние) издержек в логике максимизации прибыли капиталистического предприятия. Точно так же как в мировых процессах голландский режим накопления капитала пошел дальше генуэзцев, интернализировав издержки защиты, а британский режим — дальше голландцев, интернализировав издержки производства, так и американский режим пошел дальше британцев, интернализировав операционные издержки (Д. Арриги). По этой причине идея интернализации операционных издержек все чаще рассматривается как отличительная особенность четвертого (американского) системного цикла накопления, произошедшего в XX в.
Как было доказано французским экономистом Т. Пикетти, фундаментальное неравенство, когда уровень доходности капитала существенно превосходит рост доходности труда, отражает общую логику развития экономики в XX в. Когда уровень доходности капитала значительно превышает показатели экономического роста, оказывается, что рекапитализация имущества, накопленного в прошлом, осуществляется быстрее, чем растет производство и доходы. А значит, наследникам достаточно сберегать часть доходов, полученных с капитала для того, чтобы он рос быстрее, чем вся экономика в целом. В этих условиях наследственное имущество почти неизбежно будет преобладать над имуществом, накопленным в течение трудовой жизни, а концентрация капитала будет достигать очень высокого уровня, который, вполне вероятно, не будет соответствовать меритократическим ценностям и принципам социальной справедливости.
Почему одни страны богатые, а другие бедные? — такой вопрос задают авторы новой институциональной теории Д. Аджемоглу и Дж. Робинсон. В их книге «Почему нации терпят неудачу? Истоки могущества, процветания и бедности» (2012) обобщены современные представления об институциональных возможностях и ограничениях экономического развития. Институциональный подход к рассмотрению проблем экономической истории состоит в том, что существующие объяснения экономических успехов и неудач государств, основанные на географических, этнических, религиозных, культурных факторах, несостоятельны. Аджемоглу и Робинсон утверждают, что как процветание, так и упадок государств обусловлены в первую очередь природой их экономических и политических институтов, доказывая свой тезис на нескольких парных примерах обществ, развивающихся существенно разными путями при практически полном совпадении географических и национальных контекстов (в частности, сравнивая американский город Ногалес с мексиканским городом Ногалес, Северную и Южную Корею, Ботсвану и Зимбабве).
Традиционно под институтами, по определению Д. Норта, понимаются как формальные правила и неформальные ограничения, так и определенные возможности принуждения к выполнению этих правил и ограничений. Продолжая исследование экономических институтов в историко–сравнительном контексте, Аджемоглу и Робинсон дополняют классическое определение такими понятиями, как экстрактивные и инклюзивные институты. Так, экстрактивные экономические институты позволяют немногочисленной элите управлять экономикой государства для собственной выгоды (например, СССР или КНР). А инклюзивные экономические институты обычно открыты для участия, если не всех, то большинства, что позволяет вступать в экономические отношения с возможностью получения прибыли (например, Великобритания или США).
В случае с экстрактивными институтами обычно создаются препятствия для граждан извлекать для себя выгоду из участия в экономических отношениях. Часто экстрактивные институты допускают отчуждение собственности или доходов в пользу отдельных групп населения. Экстрактивные экономические институты обычно поддерживаются экстрактивными политическими институтами, которые охраняют контроль привилегированных групп над экономикой. Для функционирования инклюзивных институтов характерны гарантии неприкосновенности собственности, отчуждение собственности или доходов не допускаются. Инклюзивные экономические институты поддерживаются инклюзивными политическими институтами, которые не позволяют небольшим группам регулировать экономику государства в свою пользу.
Интересен вывод, что экономический рост и расцвет государств возможен в условиях как экстрактивных, так и инклюзивных институтов — разница таится в динамике роста. Экономический рост возможен для государств с экстрактивными институтами, но обычно такой рост недолговечен, а главное — он не ведет к существенному росту благосостояния большинства населения. Государства с инклюзивными институтами способны к стабильному росту, из которого извлекает выгоду большинство населения, следствием чего становятся рост уровня жизни и сокращение бедности. Кроме того, государства с инклюзивными институтами сравнительно легче и успешнее преодолевают внутренние и внешние кризисы, тогда как экстрактивные институты чаще усугубляют кризисы из–за соблазна получить абсолютную власть над экономическими ресурсами.
По сути современное представление о капитализме складывается из четырех главных свойств: право частной собственности, право договора с третьей стороной–бенефициаром, рынки с отзывчивыми ценами и поддерживающие экономический рост правительства. Причем правительственная поддержка капиталистического роста во многом уже свойство «смешанной экономики» государства благоденствия. Г. Ван дер Вее выделил три главные модели послевоенной смешанной экономики: неоэтатистская модель, основанная на создании обширного госсектора, национализации промышленности и централизации банковской сферы (Великобритания, Италия, Франция); неолиберальная модель, основанная на механизмах эффективного рынка с ориентацией на частный сектор (США, ФРГ); модель централизованного согласия, основанная прежде всего на социальном консенсусе в малых европейских странах (Австрия, Бельгия, Нидерланды, Швеция). Несмотря на существенные различия этих моделей, им свойственны некоторые общие черты: важная роль социальных трансферов (пенсий, пособий, социальных выплат), позволяющих обеспечить небогатых или нетрудоспособных граждан; фактическое решение продовольственной проблемы благодаря механизации и химизации сельского хозяйства, сопряженного с разнообразным импортом пищевых продуктов; высокопроизводительная промышленность, требующая образованных и высококвалифицированных людей, увеличивающих производство технически сложных товаров, способствуя диффузии инноваций и потребления; и наконец, превращение сектора услуг в главную сферу занятости. Таким образом, смешанный тип экономики способствует переходу развитых стран к обществу массового потребления, равно как и к постиндустриальной стадии развития, основанной на наукоемких технологиях, информации и знаниях как производственном ресурсе, творческой деятельности человека.