Мираж черной пустыни
Шрифт:
— Если ты скажешь, чтобы я не ехала в Америку, — пробормотала она, — я не поеду.
Он прикоснулся к ее щеке, провел пальцами по волосам.
— Я не могу сказать тебе этого, Деб. Но, Бог свидетель, я не хочу, чтобы ты уезжала! — Он обнял ее и уткнулся лицом в ее шею. — Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, Деб! Я люблю тебя.
— Тогда я останусь. Я не поеду в Америку.
Он нежно коснулся пальцами ее рта. Он смотрел на ее залитое серебряным светом тело, отчего кожа выглядела почти прозрачной, и думал о том, что он спит и видит сон. Он не мог поверить в то, что Дебора в его хижине, что он
Он поцеловал ее. Затем положил руку на ее бедро и медленно приподнял юбку.
— Да, — прошептала она.
Грейс открыла глаза и посмотрела на потолок. Ветер и деревья рисовали на стенах ее комнаты причудливые формы. Она долго лежала в кровати и думала.
Она слышала, как Дебора выскользнула из дома, и поняла, куда та направилась. Грейс даже не пыталась ее остановить — знала, что это бесполезно. Она не могла запретить Деборе любить Кристофера, так же как никто не мог запретить ее матери любить Дэвида, а ее бабушке — герцога-итальянца. Женщины семьи Тривертонов, сказала она себе, отличались невероятным упорством и решительностью, когда дело касалось любви.
Грейс, которая никогда не испытывала проблем со сном, не могла понять, чем вызвана ее бессонница. Возможно, она не спала из-за Деборы; а может быть, всего лишь из-за ветра. Грейс встала и пошла на кухню, чтобы подогреть себе немного молока. Она думала о своей племяннице и неожиданно для себя поняла, что ее не тревожит выбор Деборы. Кристофер был хорошим парнем. Грейс знала, что он не способен причинить Деборе боль. Если он ее любил так же сильно, как любила его Дебора, то они будут счастливы в этой новой, межнациональной Кении.
«Что скажет Мона, — думала Грейс, наливая молоко, — когда узнает об этом?»
Грейс подозревала, что Моне до этого не будет никакого дела. Они с Тимом давно уже не принимали участия в судьбе их «ошибки».
Поняв, что молоко не оказало на нее никакого воздействия и сон, по какой-то неизвестной причине, упорно не шел к ней, Грейс решила пойти в клинику и взглянуть на ребенка, у которого она подозревала менингит.
Она набросила на плечи свитер и поспешила по темной пустынной дороге. Сейчас было странно вспоминать, что когда-то на этом месте был непроходимый лес и выйти ночью из дома без оружия или сопровождения аскари было делом немыслимым. Поднявшись по ступенькам клиники, Грейс взглянула на звездное небо: из-за облаков луна имела причудливую форму — форму сердца.
В палате горел приглушенный свет. Медсестра сидела за столом, а сестра Перпетуя — возле постели мальчика. Она нисколько не удивилась, увидев мемсааб доктори. Все знали, что доктор Тривертон очень привязана к своим пациентам и часто проводит долгие бессонные часы, сидя у их постелей. Выслушав отчет о состоянии ребенка, Грейс отправила монахиню отдохнуть, а сама присела возле мальчика.
И тут же у нее заболел желудок. Вот почему она не могла уснуть.
Она вспомнила, что они с Деборой ели сегодня на ужин: картофельное пюре с говяжьими котлетами и подливкой.
Это была слишком тяжелая пища для человека
Она посмотрела на лицо спящего мальчика и вспомнила всех пациентов, которых ей довелось видеть за все эти годы. Нахлынули воспоминания о том, как она руководила строительством здания на четырех столбах и с соломенной крышей, как возводила «Дом поющих птиц». Когда это было? Вчера?
Грейс помассировала живот. Боль усиливалась.
Похоже, ветер сегодня гонял не только листья и пыль; он нагонял на нее давно забытые ощущения. Перед глазами Грейс мелькали знакомые образы, лица из далеких-далеких дней. Она даже вспомнила Альберта Швайцера, клинику которого она когда-то посетила.
Когда тошнота усилилась, а руки и лицо неожиданно покрылись легкой испариной, Грейс решила, что съела что-то несвежее. Но это было маловероятно, поскольку Фиби, ее кухарка, отличалась повышенной чистоплотностью. Грейс не было нужды волноваться о качестве еды, как в былые времена, когда на кухне заправлял Марио, известный своей неряшливостью и беспечностью.
Когда ей стало трудно дышать, Грейс разволновалась не на шутку.
Это не было простым расстройством желудка.
И когда острая боль пронзила ей грудь и отозвалась в левой руке, она поняла, что это было. Она попыталась встать, но не смогла. Схватившись за сердце, она опустилась в кресло, хотела крикнуть, но ей не хватило дыхания. Она бросила взгляд на стол, стоявший на другом конце длинной палаты, сестер там не было.
— Помогите, — прошептала она.
Грейс предприняла еще одну попытку встать на ноги, но боль вдавила ее обратно в кресло, словно копье, пронзила ее сердце. Комната закачалась и поплыла у нее перед глазами. Женщина боролась за каждый глоток воздуха. На нее навалилась чудовищная слабость, кости словно растаяли. Боль стала невыносимой.
Она услышала голоса — отдаленные и металлические, как будто они раздавались из старого проигрывателя.
«Чи Чи, можно сделать так, чтобы эти фургоны ехали несколько быстрее?»
«То есть, Валентин, ты хочешь сказать, что дом еще не построен?»
«Грейс, пожалуйста, познакомься с сэром Джеймсом Дональдом».
«Таху! До тех пор, пока эта земля не вернется Детям Мамби, на тебе и твоих потомках будет лежать проклятье!»
Жалостный крик молодой девушки, Нджери, во время церемонии ируа.
— Помогите, — снова прошептала Грейс.
Она вцепилась в подлокотники. Боль, казалось, разрывала ее пополам. «Не сейчас. Позволь мне завершить мою работу…»
Но единственной ее компанией были голоса из прошлого.
«Вынужден с прискорбием сообщить, что его светлость сел ночью в свой автомобиль и застрелился».
«У меня будет ребенок, тетя Грейс, ребенок Дэвида Матенге».
«Мы должны сплотиться для нашей новой Кении. Харамби! Харамби!»
Грейс почувствовала, как меркнет вокруг нее свет: тьма подкрадывалась и окружала ее. Все ощущения, кроме сильной сердечной боли, покинули ее тело. Она не могла ни пошевелиться, ни позвать на помощь. Вдруг ею завладело удивительное, приятное чувство. Через секунду Грейс ощутила рядом с собой чье-то присутствие, почувствовала, как любовь и забота окутали ее, словно теплый туман.