Миры Айзека Азимова. Книга 4
Шрифт:
— Нет. Сомневаюсь, что в этом возникнет нужда. Цивилизации, распространяющейся в космосе, вряд ли потребуется горстка наших миров. К тому же в интеллектуальном отношении она, вероятно, достигнет таких высот, что ей не понадобится добиваться гегемонии тут насильственным путем. Однако в окружении более энергичной, более дерзновенной цивилизации мы сойдем на нет просто в силу сравнения, мы погибнем, осознав, во что превратились, какой потенциал растратили зря. Конечно, мы могли бы заменить эту экспансию какой-нибудь другой — например, научным взлетом или подъемом культуры. Боюсь, однако,
— На Земле, — сказал Бейли, — мы считаем космонитов всемогущими, полными неколебимой уверенности в себе. Я просто не могу поверить, что слышу от вас такое.
— Ни от одного другого космонита вы этого и не услышите. Мои взгляды не модны. Многие сочтут их возмутительными, и аврорианцам я редко говорю что-либо подобное, но просто призываю к новому устремлению в космос и умалчиваю об угрозе катастрофы, которая неминуемо разразится, если мы откажемся от дальнейшей колонизации. И хотя бы в этом я преуспел: Аврора серьезно — даже с энтузиазмом — обдумывала начало новой эры исследований и освоения.
— Вы говорите это, — заметил Бейли, — без особого энтузиазма. В чем дело?
— Просто мы подходим к мотиву, который мог побудить меня уничтожить Джендера Пэнелла.
Фастольф помолчал, встряхнул головой и продолжал:
— Мне бы хотелось, мистер Бейли, лучше понимать людей. Я потратил шесть десятков лет на изучение тонкостей позитронного мозга и надеюсь посвятить им еще пятнадцать-двадцать. И за все это время я практически не соприкоснулся с проблемами человеческого мозга, неизмеримо более сложными. Нет ли Законов для человека, аналогичных Трем Законам для роботов? Сколько их? Как их можно выразить математически? Я не знаю. Однако может наступить день, когда кто-то разработает Законы Человека и сможет предсказывать большие отрезки будущего, зная точно, что ждет человечество, а не просто строя догадки, как я, зная точно, как улучшить положение вещей, а не шаря в темноте. Иногда я мечтаю о создании математической науки, которую назвал бы «психоистория», но знаю, что мне это не удастся. Да и никому другому, боюсь, тоже.
Он умолк. Бейли подождал, а потом сказал мягко:
— А ваш мотив уничтожить Джендера Пэнелла, доктор Фастольф?
Фастольф словно не услышал его. Во всяком случае, он ничего не ответил. И сказал только:
— Дэниел и Жискар опять сигналят, что опасности нет. Скажите, мистер Бейли, вы расположены пройти со мной еще некоторое расстояние?
— А куда? — осторожно осведомился Бейли.
— К соседнему дому. Вон в том направлении через лужайку. Вам тяжело будет идти через нее?
Бейли сжал губы и поглядел, куда указывал Фастольф. Он словно примеривался.
— По-моему, я стерплю. И не предвижу никаких осложнений.
Жискар, находившийся в пределах слышимости, подошел поближе. В солнечных лучах его глаза не светились. Его голос был лишен человеческой эмоциональности, но слова были исполнены заботливости:
— Сэр, могу ли я напомнить вам, что на пути сюда вы испытали серьезное недомогание при посадке?
Бейли обернулся к нему.
— На борту корабля, бой, я был неосторожен, слишком поддавшись любопытству. Я столкнулся с тем, чего прежде никогда не испытывал, и у меня не было времени приспособиться. А это совсем другое.
— Сэр, вы испытываете сейчас неприятные ощущения? Могу ли я узнать это?
— Испытываю или нет, — твердо ответил Бейли (напомнив себе, что робот вынужден следовать требованиям Первого Закона, и пытаясь быть вежливым с куском металла, который, в конце концов, печется только о его, Бейли, благополучии), — значения не имеет. Я обязан исполнить свой долг, но не смогу этого сделать, если буду прятаться в закрытых помещениях.
— Ваш долг? — повторил Жискар так, словно его программа этого слова не включала.
Бейли быстро взглянул на Фастольфа, но тот стоял спокойно и явно вмешиваться не собирался. Казалось, он с абстрактным интересом взвешивает реакцию робота данного типа на новую ситуацию и примеривает ее к взаимосвязям, переменным и дифференциальным уравнениям, понятным только ему.
Во всяком случае так показалось Бейли. Он рассердился, что служит пищей для подобных наблюдений, а потому сказал (излишне резким тоном, как сам заметил):
— Ты знаешь, что такое долг?
— То, что положено делать, сэр.
— Твой долг — повиноваться Трем Законам. У людей есть свои законы, как недавно упомянул доктор Фастольф, твой хозяин, и они должны им повиноваться. Я должен сделать то, что мне поручено. Это очень важно.
— Но выйти на открытое пространство, когда вам не…
— Тем не менее сделать это необходимо. Мой сын со временем, возможно, отправится на планету, куда менее приятную для жизни, чем ваша, до конца дней жить во Вне. А если бы я сумел вынести это, я бы отправился с ним.
— Но почему вы хотите это сделать?
— Я уже сказал тебе, что подчиняюсь своему долгу.
— Сэр, я не могу не подчиниться Законам. А вы своим? Прошу вас…
— Я могу пренебречь своим долгом, но не хочу, а это, Жискар, особо сильное побуждение.
Наступило молчание, потом Жискар сказал:
— Вам повредит, если я уговорю вас не выходить на открытое место?
— В той мере, в какой я тогда буду сожалеть, что не выполнил свой долг.
— А это вреднее неприятных ощущений, которые могут возникнуть у вас на открытом месте?
— Гораздо вреднее.
— Благодарю вас, сэр, за объяснение, — сказал Жискар, и Бейли почудилось удовлетворение на невыразительном лице робота. (Человеческая склонность к индивидуализации неукротима!)
Жискар отступил назад, и тут Фастольф сказал:
— Это было очень интересно, мистер Бейли. Жискару понадобились пояснения, прежде чем он разобрался, как согласовать реакцию позитронного потенциала с Тремя Законами, а вернее, как эти потенциалы должны среагировать в таких условиях. Теперь он знает, как себя вести.