Миры без конца
Шрифт:
— Прошу извинить, но я не буду вдаваться в подробности.
— Ну, конечно, — сказал Блэйн.
— В основном, она предназначена для академического мышления. Я полагаю, у вас не академическое мышление?
— Я тоже.
— Она включает в себя долгосрочное социальное планирование, — продолжал Коллинз. — Я высчитал, что пятьсот лет могут служить показателем, прав я или не прав. Я был любопытен. Грубо говоря, я не мог умереть, не узнав, верна моя теория или нет.
— Я понимаю вас.
— Если вы сомневаетесь в моем рассказе, можете проверить записи.
— Я
— Вы привыкли к сумасбродным случаям.
— Сумасбродным?
— Безумным. Сумасшедшим.
— Я встречал много сумасбродных случаев, — заверил его Блэйн.
Но не таких сумасбродных, как этот, подумал он. Ничего настолько безумного, как сидеть на веранде под осенними звездами, в своем собственном доме и беседовать с человеком, жившим пятьсот лет назад. Если бы он работал в отделе адаптации, он бы привык к этому, это вообще не казалось бы ему странным. Работники отдела адаптации постоянно работают с такими случаями.
Коллинз зачаровывал. Его выдавал язык и постоянно проскальзывающие слэнговые словечки — идиомы прошлого, давным-давно забытые и не имеющие места в современном языке, хотя многие другие сохранились.
За обедом одни блюда он брал с сомнением, другие съедал с отвращением на лице, но был слишком вежлив, чтобы прямо отказаться от них — возможно, это было стремление получше приспособиться к культуре, в которой он оказался.
Была определенная слабая манерность и притворство, казавшиеся безуказательными, повторяющиеся слишком часто, они становились отчетливо раздражающими. Это были такие действия, как потирание подбородка, когда он думал, или похрустывание суставами пальцев. Последнее, сказал себе Блэйн, было нервирующим и неприличным. Возможно, в прошлом не было неприличным забавляться своим телом. Я должен объяснить это ему или, может быть, попросить кого-нибудь объяснить. Парни из «Адаптации» знают, как к этому подойти, — они знают много такого.
— Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали об этой вашей теории, — попросил Блэйн. — Она оказалась такой, как вы думали?
— Не знаю. Согласитесь, я вряд ли был в состоянии обнаружить это.
— Думаю, это так. Но я решил, что вы хотите спросить…
— Я не спрашиваю, — сказал Коллинз.
Они сидели в вечерней тишине, глядя на дорожку.
— Мы проделали из прошлого путь длиной в пятьсот лет, — сказал, наконец, Коллинз. — Когда я ушел в Сон, мы размышляли о звездах, и все говорили, что эти маленькие точечки света когда-нибудь покорятся нам. Но сегодня…
— Понимаю, — сказал Блэйн. — Еще пятьсот лет…
— Можно идти дальше и дальше. Проспать тысячу лет и посмотреть, что произошло. Затем еще…
— Это не будет стоящим.
— Это вы говорите мне, — сказал Коллинз.
Ночной хищник пронесся над деревьями и дергающими, порхающими движениями взмыл в небо, занятый охотой на насекомых.
— Это не изменилось, — сказал Коллинз. — Я помню летучих мышей… — Он замолчал, затем спросил: — Что вы собираетесь сделать со мной?
— Вы мой гость.
— Пока не пришли санитары.
— Поговорим об этом позже. Этой ночью вы в безопасности.
— Вы что-то хотите узнать. Я вижу, это грызет вас.
— Почему вы убежали?
— Вот оно, — сказал Коллинз.
— Ну и?..
— Я выбрал Сновидение, — сказал Коллинз. — Такое, как вы и должны ожидать. Я запросил профессорское убежище — некий идеализированный монастырь, где я мог проводить время в науке, где я мог жить с людьми, говорящими на одном языке со мной. Я хотел покоя — прогулки по берегу тихой речки, красивые закаты, простая еда, время, чтобы читать и размышлять…
Блэйн с уважением кивнул.
— Хороший выбор, Коллинз. Это было самое приятное.
— Я тоже так думал, — сказал Коллинз. — Это было то, чего я хотел.
— Оно доказало свою восхитительность?
— Не знаю.
— Не знаете?
— Я не получил его.
— Но Сновидение было сфабриковано…
— Я получил другое Сновидение.
— Здесь какая-то ошибка.
— Не ошибка, — сказал Коллинз. — Я совершенно уверен, что это была не ошибка.
— Когда вы заказываете определенное Сновидение, — твердо начал Блэйн, но Коллинз перебил его.
— Говорю вам, здесь не было ошибки. Сновидение было подменено.
— Откуда вы знаете это?
— Потому что Сновидение, которое мне дали, не было заказано никем. Никто не мог бы даже представить себе такое. Сновидение было тщательно скроено для чего-то, что я и вообразить не могу. Это был другой мир.
— Чужой мир?
— Не чужой. Это была Земля — но с иной культурой. Я пятьсот лет прожил в этом мире, ни минутой меньше. Сновидение не было сокращено, как, насколько я понимаю, часто делается, чтобы втиснуть тысячу лет Сна в интервал нормальной жизни. Я работал полных пятьсот лет Я знаю это, потому что делал отметки. Говорю вам, это было тщательно созданное Сновидение — никакой ошибки, — но созданное для какой-то цели.
— Не спешите, — возразил Блэйн. — Давайте разберемся. Мир имел иную культуру?
— Это был мир, — сказал Коллинз, — из которого изъяли понятие выгоды, в котором концепция выгоды никому не пришла в голову. Это был тот самый мир, в котором мы живем, но в котором отсутствовали все факторы и силы, вытекающие в нашем мире из мотивации выгоды. Для меня, конечно, это было совершенно фантастичным, но для уроженцев этого места — если можно назвать их так — это казалось нормальным. — Он пристально посмотрел на Блэйна. — Мне кажется, вы согласитесь, — сказал он, — что никто не захочет жить в таком мире. Никто не закажет подобное Сновидение.
— Возможно, какой-нибудь экономист…
— Экономисты разбираются в этом лучше. И, кроме того, это было ужасно последовательно для Сновидения; никто без предварительного знания не смог бы рассчитать все мельчайшие подробности.
— Наши машины…
— Ваши машины не могут иметь больше предварительных знаний, чем вы сами. По крайней мере, не больше, чем ваши лучшие экономисты. С другой стороны, машина нелогична, и в этом ее прелесть. Ей не нужно думать логично. Она не будет думать логично, потому что это испортит Сновидение. Сновидение должно быть нелогичным.