Миры без конца
Шрифт:
Он взглянул на часы — три пятнадцать. Идти домой еще слишком рано.
И его ждала работа. Завтра он перейдет в другой кабинет, но сегодня нужно работать здесь.
Он взял папку Дженкинса и уставился на нее. Большая охота, как сказали два сумасшедших фабрикатора. Мы зададим ему жару, сказали они.
Он раскрыл папку и пробежал глазами несколько первых страниц, слегка вздрагивая.
Для непритязательного вкуса, подумал он.
Он вспомнил Дженкинса — огромный, массивный брюнет, ревевший так, что трясся кабинет.
Ну, может, он примет это, подумал
Он сунул папку под мышку и прошел в приемную.
— Мы только что прослушали слово, — сказала Ирма.
— Вы имеете в виду о Гизи?
— Нет, о Гизи мы слышали до этого. Нам всем тяжело, я полагаю, все любили его. Но я имею в виду слово о вас. Это сейчас повсюду. Почему бы вам не сказать нам сразу? Мы думаем, это прекрасно.
— Ну, спасибо, Ирма.
— Мы поцелуем вас.
— Ты очень добра.
— Почему вы держали это в секрете? Почему вы не сказали нам?
— Я и сам не знал до сегодняшнего утра. Вероятно, я был слишком занят. Затем меня вызвал Гизи…
— Эти головорезы все здесь перерыли, перетряхнули все мусорные корзинки. Я думаю, они покопались и в вашем столе. Что им было нужно?
— Просто любопытство. — Блэйн вышел в холл, и с каждым шагом по спине полз холодок страха.
Он знал это, конечно, и прежде, когда Феррис сухо сказал об умении быстро думать, но теперь это утвердилось окончательно. Не оставалось никаких сомнений в том, что Феррис знал, что он лжет.
Хотя, может быть, в этом даже было какое-то достоинство. Он лгал и блефовал моментально, в своей классической манере, поскольку Блэйн был хорошим руководителем, способным понимать, поскольку с ним можно было вести дела.
Но может ли он блефовать и дальше? Может ли он, Блэйн, быть достаточно стойким?
Спокойно, сказал себе Блэйн, не дергайся. Будь готов уклониться от ударов, но не показывай виду. Сделай выражение игрока в покер, сказал он себе, выражение, с которым ты обычно встречаешь клиентов.
Он тяжело ступал, но холодок страха прошел.
Пока он спускался по лестнице в помещение Мирт, старая магия вновь охватила его.
Она стояла там — огромная машина Сновидений, последнее слово в фабрикации воображения человека с самой буйной фантазией.
Он молча стоял и чувствовал величественность и умиротворение, почти нежность, которую испытывал всегда — словно Мирт была какой-то Богоматерью, к которой можно прийти для понимания и защиты, не нуждающейся ни в каких вопросах.
Он стиснул папку под мышкой и пошел медленно, опасаясь нарушить царившую здесь тишину неуклюжим движением или громкими шагами.
Он поднялся по ступенькам к огромному распределительному пульту и сел на сидение, передвигающееся от малейшего прикосновения к любому краю кодирующих панелей. Он положил раскрытую папку на зажимный щиток перед собой и потянулся к рычажку вопроса, нажал его, и замигал зеленый индикатор готовности. Машина была чистой, он мог кормить ее своими фактами.
Он пробил свою идентификацию и продолжал сидеть молча — как часто сидел здесь до этого.
Это ошибка, подумал Блэйн, что я перехожу на другую работу. Здесь он был подобен жрецу, связанному с силой, перед которой благоговел, но которую не понимал… не совсем понимал. Не было человека, который полностью знал бы схему машины Сновидений. Это был слишком огромный и сложный механизм, чтобы держать его в чьей-то одной памяти.
Это был компьютер со встроенной магией, свободный от абсолютной, прямолинейной логики других, менее потрясающих компьютеров. Он имел дело больше с фантазией, нежели с фактами, он воплощал гигантский замысел машины, оперирующей символами и уравнениями странных историй множества человеческих жизней. Он принимал кодировку и уравнения и выдавал Сновидения!
Блэйн начал переносить в нее данные со страниц папки, быстро передвигаясь в кресле вдоль пульта управления. Пульт замигал множеством маленьких огоньков, из глубины машины послышались первые слабые звуки, гул пробуждающихся механизмов, щелканье контрольных счетчиков, отдаленный треск регистраторов, проводящих зондаж, и последовательное мурлыканье каналов, начинающих работать.
Он работал напряженно, сосредоточенно, перенося знаки со страниц на перфокарты. Время остановилось, и не было другого мира, кроме пульта с мириадами клавиш, кнопок и переключателей и множеством загорающихся лампочек.
Наконец, он закончил, и последняя страница слетела на пол с опустевшей подставки. Время снова пошло, и мир вокруг ожил. Норман Блэйн сидел опустошенный, в мокрой от пота рубашке, со спутавшимися на лбу волосами, уронив руки на колени.
Машина теперь гремела, лампочки горели тысячами, одни мигали, другие светили ярко и ровно. Звук мощными волнами бился в помещении, заполняя его до отказа, и сквозь этот гул пробивались деловитые щелчки и экстазный, безумный треск мчавшихся во весь опор механизмов.
Усталый Блэйн поднялся с сидения, собрал с пола упавшие листы, сложил их и убрал в папку.
Он прошел к дальнему концу машины и постоял, глядя на защищенный стеклом корпус, где наматывалась на катушку лента. Он смотрел на наматывающуюся ленту, зачарованный, как всегда, мыслью, что на ленте запечатлена кажущаяся жизнь Сновидений, которая может просуществовать столетие или тысячелетие — Сновидений, построенных таким образом, что они никогда не надоедят, а будут плотью и реальностью до самого конца.
Он повернулся и пошел к лестнице, прошел полпути, остановился и обернулся.
Это мое последнее Сновидение, понял он вдруг, завтра я перехожу на другую работу. Он поднял руку в прощальном жесте.
— Бывай, Мирт, — сказал он.
Мирт ответила ему громом.
5
Ирма ушла на обед, и кабинет был пуст, но было письмо, адресованное Блэйну, прислоненное к пепельнице на столе. Конверт был объемистым и измятым. Когда Блэйн взял конверт, в нем что-то звякнуло. Норман Блэйн разорвал конверт, из него выпала и ударилась о стол связка ключей. Наполовину высунулся листок бумаги.