Миры Клиффорда Саймака. Книга 1
Шрифт:
Спустившись по скату, мы вскоре вышли на тропу. Тук, прижимая к груди куклу, энергично шагал впереди, а замыкалась процессия Хухом…
— Надеюсь, — сказал мне Доббин, — что вы не уцелеете. И я еще спляшу на ваших косточках.
— Взаимно, — буркнул я мрачно, думая больше о том, чтобы удержаться в седле. Слабость давала себя знать…
Тропа вела на небольшой холм, поднявшись на который, мы увидели дерево — то самое, наше. Оно лежало в нескольких милях от нас и было намного крупнее, чем можно было предположить. Могучий ствол, расколотый с низу до середины, перекрывал тропу. Из огромных
Доббин, нервно дернувшись, испустил нечто вроде испуганного ржания.
— Вы еще пожалеете об этом! — крикнул он. — Никто не поднимал руку на дерево! Никогда его обитатели не спускались вниз!
— Ты, вонючка! — ответил я сердито. — Чтоб в меня стреляли, и я не ответил!
— Придется идти в обход, — сказала Сара.
— Лучше вот там. — Тук указал на пень, косо срезанный лучом моего лазера.
— Вперед, — скомандовала Сара, кивнув ему. Тук сошел с тропы, и лошадки последовали за ним.
Почва была неровная, усеянная мелкими колючками и валунами с человеческую голову. Из красной, вперемешку с песком, глины торчали острые осколки — как результат работы неких маленьких деятельных существ, целую вечность дробивших здесь камни.
Едва мы пустились в обход, масса серых слизняков, конвульсивно дергаясь, поползла нам наперерез. Они текли единым потоком, на бурлящей поверхности которого время от времени появлялись воронки водоворотов.
Тук, увидев это, прибавил шагу, а потом вовсе побежал, то и дело спотыкаясь и падая на камни и колючки. Выронив в конце концов свою куклу, он остановился, поднял ее и вымазал сочившейся из исколотых пальцев кровью.
Лошадки теперь тоже бежали быстрей, останавливаясь или умеряя свой бег, как только Тук растягивался в очередной раз.
— С этой ланью, — сказала Сара, — нам не успеть. Ну-ка, я спущусь…
— Только не вы! — возразил я и спрыгнул, как мешок, — хорошо еще, что на ноги, — после чего, избежав падения носом в колючки, протрусил вперед и ухватил Тука за плечо.
— Садитесь на Доббина, — сказал я, задыхаясь. — Дальше поведу я.
Когда он повернулся, в глазах его были слезы, а лицо сморщилось в гримасе ненависти.
— Вы никогда не даете мне шанса! Вы не даете его никому! Вы хотите заграбастать все!
— Садись на лошадку, сказано тебе, — ласково отвечал я. — Иначе побью. — И, не дожидаясь реакции, двинулся вперед, внимательно глядя под ноги и не срываясь на бег, в отличие от Тука.
Ноги подкашивались, в желудке была странная пустота, а голова порывалась взмыть в небо и кружиться, кружиться… При этом мне все же удавалось ступать довольно уверенно, а также не упускать из виду это скользящее серое одеяло, которое продолжало вываливаться из поверженного дерева.
Оно скользило почти с той же скоростью, с какой продвигались мы, — делая встречу неизбежной. Правда, еще можно было прорваться сквозь наружные ряды, не дожидаясь подхода основной массы…
Писк, по мере того, как сокращалось расстояние между нами, усиливался, становясь все более похожим на стоны пропащих душ.
Я оглянулся. Спутники дышали мне в затылок. В попытке оторваться от них, я чуть не сломал шею и вынужден был вернуться к первоначальному темпу.
Мы могли бы вообще-то и вовсе обогнать завывающую орду, увеличив угол отклонения, но такая вероятность была слишком ничтожной, а времени потратилось бы уйма. Так что следовало настраиваться на неприятное…
Какую опасность представляют собой эти существа? Если серьезную, то гораздо больше надежды на наши ноги, нежели на баллистический пугач Сары…
На какое-то короткое время я было совсем поверил, что мы не пересечемся и эти миляги останутся с носом. Но я просчитался. Огромный зыбящийся ковер все-таки дотянулся до нас своим краем.
Они были маленькие, не больше фута в длину, и выглядели, как вынутые из раковин улитки. Но в отличие от последних, имели лица — карикатурные человеческие лица с бессмысленным или жалостливым взглядом. Пронзительный плач их превратился теперь в слова — или в полуслова. Во всяком случае звуки, издаваемые ими, каким-то образом воспринимались именно как слова. Все эти существа вопили и рыдали об одном и том же, и слушать их было невыносимо тяжело…
«Бездомные! — кричали они на множестве наречий. — Вы сделали нас бездомными! Вы разрушили наш дом, и нет больше у нас дома! Что теперь ждет нас? Мы погибли! Мы голые! Мы голодные! Мы умрем! Мы не знаем никаких других мест! Мы не хотим их знать! Мы хотели так мало, нам нужно было так мало — и теперь вы отняли у нас это немногое! Какое право вы имели на то, чтобы лишить нас этого немногого? Какое право имели вы, имеющие так много? Что вы за существа, если бросаете нас в мир, которого мы не знаем, которого мы не хотим знать и в котором мы даже не можем жить? Вы можете, конечно, не отвечать! Но наступит время, когда вас призовут к ответу! И что вы тогда ответите?..»
Все подавалось, конечно, куда свободнее в структурном отношении — но крики и всхлипы, безжалостно бьющие нас, означали именно это… Истекающие слизью горемыки вовсе не надеялись на какую-то помощь с нашей стороны — им просто хотелось, чтобы мы осознали всю гнусность содеянного нами. Это присутствовало не только в их криках, но и в выражениях лиц — потерянных, безнадежных и сострадающих… Да, они сострадали! Они жалели нас, таких подлых и растленных, громящих чужие дома! И жалость эта была уже совершенно непереносима…
Еле отвязавшись от них, мы продолжили свой путь. Причитания становились все тише и тише, пока не смолкли совсем — или оттого, что мы ушли достаточно далеко, или действительно прекратились, за окончательной бессмысленностью.
Но они продолжали звучать в моей голове! И сознание того, что простым нажатием курка я убил не только дерево, но и тысячи маленьких, беспомощных существ, сделавших его своим домом, — становилось все явственней. Я поймал себя на том, что — вне всякой логики — отождествляю их со сказочными эльфами, которые, как мне рассказывали в детстве, живут в дуплах старых, величественных деревьев, растущих, как правило, за домом. Бог свидетель — эти бедолаги не напоминали эльфов…