Миры под лезвием секиры
Шрифт:
Двое из них — милицейский майор с оплывшим татарским лицом и армейский подполковник в полевой форме — сидели на низенькой гимнастической скамеечке, а сухопарый, похожий на Александра Керенского начальник лагеря лежал на куче матов. Во время бунта его огрели ломом пониже спины, и теперь везде, даже в местах общего пользования, он мог принимать только два положения — строго горизонтальное или строго вертикальное. Теннисный стол был завален картами, корками хлеба, заставлен кружками с недопитым чаем и консервными банками, полными окурков. На шведской стенке висели плащ-палатки, бинокли, каски, автоматы. В дальнем углу громоздились батареи пустых
— Ну, рассказывай, орел залетный, с чем к нам пожаловал? — спросил узкоглазый майор.
Хотя скорые на расправу конвоиры по дороге сюда едва не отшибли Зяблику память, он довольно толково изложил суть речей Лишая и дополнил их собственными умозаключениями.
— Значит, ты утверждаешь, что со стороны зоны в ближайшие сутки по нашим позициям будет нанесен удар? — переспросил армейский подполковник, когда Зяблик закончил свой доклад.
— Да, — кивнул Зяблик.
— В каком приблизительно районе?
— Сначала, думаю, для отвода глаз сунутся в ворота. А подкопы роются возле старой конюшни и котельной. Там у вас и заслона почти никакого нету.
— Есть там заслон или нет, не твое дело, — значительно сказал вояка. — Стратег нашелся… Я же тебя не учу, как суходрочкой заниматься.
— Начальник, я не сука какая-то и к вам с чистой душой пришел, — у Зяблика появилось ощущение, словно он прямо сейчас ширнулся, только накатывал не окрыляющий кайф, а мутная ярость. — Да у нас с любого чердака все ваши позиции как на ладони. Или о деле говорить будем, или к стенке меня ставьте. А подколки ваши оставьте для дамочек.
— Чего ты нервный такой? — Мент зачерпнул кружкой воды из ведра. — На, попей. К стенке тебя без суда ставить мы не имеем права, сам знаешь. А о деле поговорим. Мы тут как раз для этого и собрались. Сам-то ты что предлагаешь?
— Упредить надо. В зоне отчаянных ребят по пальцам можно сосчитать. А остальные так, бараны. Если главарей приструнить, все тихо обойдется.
— Кто же их приструнит?
— Жлобов здоровых у вас хватает. Мне чуть все ребра не переломали. А место, где главари кучкуются, я укажу.
— Тебе самому от этого какая выгода?
— Людей жалко невинных. Баб, детей. Если урки в город ворвутся, они там Варфоломеевскую ночь устроят.
— Кого ты из себя корчишь? — сказал вояка с издевкой. — Вот, оказывается, какие гуманисты есть среди простых советских заключенных. Лихо ты их воспитал, Семен Осипович.
Семен Осипович, лагерный обсос, то есть начальник, пробурчал что-то невразумительное и принялся нежно ощупывать свою поясницу.
— На моем месте и ты, начальник, гуманистом стал бы, — Зяблик с трудом, но сдерживался. — Урки в санчасти баб вольнонаемных прихватили, медичек. Так их, наверное, уже наизнанку вывернули. Хотите, чтобы и вашим дочкам цицки пооткусывали? Да там же есть зверюги, которые на воле человеческое мясо жрали. У некоторых по десять судимостей. Мокрушники, насильники, наркоты! Больше тысячи человек! А у вас всего две сотни охры зажравшейся да солдатики первого года службы, которые, кроме кухни и гальюна, ничего еще не видели. Хана вам завтра будет!
— Ладно, — усмехнулся вояка, нехорошо усмехнулся, со значением. — Кое в чем ты, может, и прав. Ну пойдем мы, допустим, сегодня в атаку. А если нас огневая ловушка ждет? Коли ты срочную служил, должен знать, что потери атакующих в три раза выше, чем у обороняющихся. И это, заметь, в нормальной армии, вышколенной и обстрелянной. А у наших горе-бойцов выучка такая, что они или все скопом лягут, или разбегутся. Может, ты именно этого и хочешь, а? Почему я должен тебе верить? Ваша братия на всякие подлые выдумки ох как горазда! Семен Осипович! — он швырнул в обсоса черствой коркой. — Да перестань ты свой зад чесать! Знаешь ты этого типа?
— Знаю, — отозвался начальник болезненным голосом. — Тот еще деятель! Судим за убийство родного брата, неоднократно нарушал режим, склонен к побегу, в местах лишения свободы совершил два преступления, на путь исправления стал только в последнее время, и еще неизвестно, с какой целью. С администрацией дерзок, у заключенных пользуется авторитетом, причем как у деловых, так и у мужиков.
— Ты сам-то хоть веришь ему?
— Ни на грош! — со слезой в голосе заявил обсос. — Я им как отец родной был. Столько поблажек давал. Случалось, и глаза на их проделки закрывал. Все имели — и свидания, и переписку. В посылках не ограничивал. А они… отблагодарили, называется… ведь в голову ломом метили… чудом увернулся.
— Случается, что заднице за голову приходится отвечать, — с усмешкой вставил милицейский майор.
Зяблик, по привычке держа руки за спиной, сделал шаг в сторону, чтобы лучше видеть обсоса, и заговорил как можно более спокойно:
— Верно, гражданин начальник исправительно-трудового лагеря. Все верно. Хотя про отца родимого вы и загнули, но в драконы кровожадные вас действительно не запишешь. Видал я и покруче начальников. Да только ведь вы с каждого из нас свою выгоду имели. Думаете, мы не знаем, сколько вы за свидание с заочницей да за досрочное освобождение брали? С общака вам деньги текли. В зоне все можно было купить — и водяру, и дурь, и бабу любую. Без вашего ведома, скажете, все это делалось? Пачку чая прапор за червонец продавал, а ей цена в ларьке семьдесят копеек. В нарядчиках, писарях да хлебопеках кто ходил — кто на лапу вам давал. А кто вашу дачу строил? Не зеки ли? Лес на ремонт бани выписали, а железо кровельное — на укрепление сторожевых вышек. Вы у попок ваших спросите, которые на этих вышках полегли, где то железо!
— Как… ты… гад… смеешь… на меня такое? — обсос зловеще-неуклюже восстал с матов, словно неотомщенный мертвец из могилы. — Да я тебя сейчас расстреляю… без суда и следствия… по законам военного времени…
— Подожди, Семен Осипович, — милицейский майор недовольно покосился на него. — Насчет законов военного времени ты, конечно, загнул. Никто нам войну пока не объявлял. Понимаю, обидели тебя такие слова. Хотя про то, что в твоем хозяйстве взятки процветали, даже гуси перелетные знают. Но не об этом речь сейчас. Речь про то, с чем пришел к нам этот гражданин хороший. Или он действительно за справедливость болеет, или хочет нам подлянку устроить. Вот в чем вопрос… А ты тоже не кипятись! — это относилось уже к Зяблику. — Не на базаре. Попридержи язык немного.
— Своих людей я в лоб на автоматы не поведу! — категорически заявил вояка.
— Я не Суворов, чтобы бастионы в сомкнутом строю брать. Сами знаете, что сейчас вокруг творится. Завтра, может, не то что каждый солдат, а каждый патрон на вес золота будет.
— Кстати, а что вам известно о положении на воле? — спросил у Зяблика милицейский майор.
— Ну, небо и все остальное мы сами видели. Понимаем, что дело неладно… Слышали, что связь не работает и транспорт не ходит, что в городе паника, что вместо Старинковского леса — ровное место, что в Засулье негров голых видели с копьями…