Миры Роберта Хайнлайна. Книга 1
Шрифт:
Я подошел к нему на несколько футов ближе.
— Ну, чего тебе надо? — Можно сказать, что я почти рычал.
— Я спрашиваю — вы будете бриться? Или станете отращивать бороду?
Подсознательно, видимо, я ощущал кактусообразное состояние своей физиономии, еще когда вел внутренний спор о том, совершать или нет преступные действия в отношении Стар, и это сыграло свою роль в принятии отрицательного решения. «Жиллет», «Аква-Вельва», «Бирма Шейв» [50] и прочие создали у несчастного американского мужчины (я имею в виду себя) чувство неполноценности, мешающее ему соблазнить или изнасиловать даму не будучи свежевыбритым. А у меня щетина была
50
Марки бритвенных лезвий.
— У меня нет бритвы! — заорал я.
Руфо продемонстрировал мне наличие опасной бритвы.
Стар возле меня зашевелилась. Она протянула руку и большим и указательным пальцем ощупала мой подбородок.
— А ты будешь великолепным с бородой, — сказала она. — Что-то в духе Ван-Дейка, с торчащими усами.
Раз таково мнение Стар, то кто я такой, чтобы возражать. Кроме того, растительность на лице частично может скрыть шрам.
— Как скажешь, принцесса.
— И все же я предпочту тебя таким, каким увидела в первый раз. Руфо отличный брадобрей. — Она обернулась к Руфо. — Подай руку и полотенце.
Стар пошла к лагерю, вытираясь полотенцем на ходу. Я бы охотно помог ей в этом, если бы она попросила о такой услуге. Руфо проговорил устало:
— И чего вы не боретесь за свои права? Но раз Она велит побрить вас, то теперь мне уже некуда деваться, придется с собственным мытьем поторопиться, а то Она не терпит опозданий.
— Если у тебя найдется зеркало, я и сам побреюсь.
— Вы когда-нибудь имели дело с опасной бритвой?
— Нет, но могу научиться.
— Еще перережете себе глотку, а Ей это может не понравиться. Давайте вон там на бережку, где я смогу стоять в теплой водичке. Нет! Нет! Не садитесь, а ложитесь так, чтобы голова опиралась о камушек. Я не могу брить человека, когда он сидит. — Руфо стал втирать мыльную пену мне в подбородок. — А знаете почему? Я учился на покойниках, вот почему. Наводил на них красоту, чтобы родственникам было приятно. Тихо, вы! Вы же чуть не лишились половины уха! А мне нравится брить жмуриков: во-первых, они не жалуются, во-вторых, ни о чем не просят, в-третьих, ни с чем не спорят и всегда лежат тихонько, в-четвертых, самая что ни на есть разлюбезная работа. Что же касается существа дела… — Руфо прервал бритье и, держа лезвие у моего кадыка, начал изъяснять свои горести. — Разве у меня были выходные по субботам? Черта с два, у меня и по воскресеньям-то они были не всегда! А продолжительность рабочего времени?! Два дня назад я читал в газете, что одно похоронное бюро в Нью-Йорке… Вы в Нью-Йорке бывали?
— Был я в Нью-Йорке! И убери эту чертову гильотину от моего горла, раз ты вошел в раж и так размахиваешь руками!
— Если будете болтать, то не миновать вам быть порезанным сразу в нескольких местах. Так вот, эта контора подписала контракт на обслуживание из расчета двадцатипятичасовой рабочей недели. Недели! А я работал по двадцать пять часов в сутки! Знаете, сколько часов без перерыва мне пришлось как-то раз поработать?
Я сказал, что не знаю.
— Ну вот, вы опять болтаете! Более семидесяти часов, и будь я проклят, ежели вру! А ради чего? Ради славы? А что такое слава? Для кучки сожженных костей? Богатство? Оскар, я скажу вам как родному: я обработал больше покойников, чем какой-нибудь султан — одалисок. И никогда ни один из них гроша ломаного не дал бы за то, чтоб покоиться в одеяниях, украшенных рубинами размером с ваш нос и вдвое более красных, а не в рубище. Зачем мертвому богатство? Скажите мне, Оскар, как мужчина мужчине, пока Она не слышит, ну зачем вы позволили Ей втянуть себя в эту историю?
— А мне это дело нравится. Пока.
Руфо шмыгнул носом:
— Именно так сказал один мужчина, когда пролетал мимо окон пятнадцатого этажа Эмпайр-Стейт-Билдинг. А ведь внизу его, как известно, ждала мостовая. Однако, — добавил он туманно, — пока дело с Игли не выяснилось, проблем нет. Если бы со мной был мой служебный чемоданчик, я бы так загримировал ваш шрам, что все бы сказали: «Смотрите, совсем как живой».
— Не твое дело. Ей нравится этот шрам (черт его побери, опять забыл и дернулся).
— Ну еще бы! Я ведь какую идею пытаюсь вам внушить: если вы вступили на Дорогу Доблести, то знайте, что найдете вы на ней по преимуществу булыжники. Лично я на эту дорогу не напрашивался. Мои представления о хорошей жизни вполне укладываются в маленькую тихую похоронную контору с хорошим выбором гробов на все цены и с прибылью, позволяющей иногда оказать посильную помощь родственникам усопших. И с продажей гробов в рассрочку для тех, кто достаточно проницателен, чтобы все спланировать заранее, ибо все мы смертны, Оскар, все мы смертны, и разумный человек может с полным успехом посиживать с доброй кружкой пива в хорошей компании и одновременно заключать контракт с надежной похоронной фирмой.
Он доверительно наклонился ко мне.
— Послушайте, милорд Оскар… Если мы чудом выберемся отсюда живыми, замолвите за меня словечко перед Ней. Пусть Она поймет, что я слишком стар для Дороги Доблести. А я уж найду, чем скрасить ваши преклонные годы… если вы отнесетесь ко мне по-товарищески…
— Мы же с тобой, кажется, пожали друг другу руки?
— Ах да, действительно… — Руфо вздохнул. — Один за всех и все за одного и так далее и тому подобное… Все, с вами покончено.
Когда мы вернулись в лагерь, было еще светло, Стар сидела в своей палатке, а моя одежда была выложена снаружи. Я начал было артачиться, когда увидел этот костюм, но Руфо сказал:
— Раз Она распорядилась, чтобы вечерний костюм, то это значит — черный костюм и черный галстук.
Я с трудом надел все, даже запонки (это были большие черные жемчужины); фрак был явно или сшит на меня, или куплен в магазине готового платья человеком, который знал мой рост, вес, ширину плеч и талии. Торговая марка на подкладке гласила «Английский Дом. Копенгаген».
Но галстук меня доконал. В разгаре борьбы с ним появился Руфо, заставил меня лечь (я уж и не стал спрашивать почему) и завязал его в мгновение ока.
— Вам нужны ваши часы, Оскар?
— Мои часы? — Я полагал, что они остались там — в смотровой врача в Ницце. — Они у тебя?
— Да, сэр. Я захватил все, кроме… — его передернуло, — кроме вашей одежды.
Руфо не преувеличивал. Здесь было все — не только содержимое моих карманов, но и то, что было в сейфе «Американ экспресс» — деньги, паспорт, военное удостоверение, даже билеты тотализатора с Чанг-Эли.
Я хотел было спросить, как Руфо залез в мой сейф, но воздержался. У него был ключ, а способ проникновения мог быть и очень прост — например поддельная доверенность, а мог быть и сложен — вроде магической черной шкатулки. Я горячо поблагодарил Руфо, и он отправился готовить ужин.
Сначала я решил выбросить все это барахло, кроме паспорта и денег, но мусорить в таком дивном месте, как Поющие Воды, было просто преступлением. Пояс, на котором висела шпага, имел кожаный карманчик, куда я и запихал все, включая давно остановившиеся часы.
Руфо накрыл стол прямо перед палаткой Стар, сделал электропроводку, пустил ее на дерево, под которым стояла палатка, на стол поставил горящие свечи. Когда Стар вышла, стало ясно, как было темно до ее появления. Стар вышла и остановилась. Я же все сообразил: она ждет, чтобы ей предложили руку. Подведя Стар к ее месту за столом, я пододвинул ей стул, а Руфо сделал то же самое для меня. На Руфо была ливрея сливового цвета.