Миры Роджера Желязны. Том 11
Шрифт:
— Завтра улетаем?
— Да, — ответила она.
— Как насчет Испании? Сейчас там сезон созревания вишен. Праздник — Хуэгос Флоралес де ла Вендимья Херезана. Возможно, последний.
— Опять фейерверки, — вздохнула Леота. — Слишком шумно.
— Зато весело.
— Весело. — Она скривила губы. — Давай лучше посетим Швейцарию. Притворимся, будто мы совсем старенькие и дряхлые. Или придумаем еще что-нибудь романтичное.
— Некрофилка! — Мур поскользнулся на влажном пятне и едва не упал. — Лучше уединиться в горной Шотландии на берегу какого-нибудь лоха. У тебя был бы твой любимый туман, а у меня — парное молоко и соусированный табак…
— Нет! — воскликнула она, перекрывая пьяную болтовню окружающих. — Лучше в Нью-Гемпшир.
— А почему не в Шотландию?
— Я еще ни разу не бывала в Нью-Гемпшире.
— А я бывал, и мне там не понравилось. Точь-в-точь как на Луне, если судить по твоему описанию.
В этот миг моль задела крылом пламя свечи. Раздался грохот.
В зеленых небесах медленно вытянулась холодная черная молния. Пошел мелкий дождь.
Пока Леота сбрасывала туфли, Мур схватил с пролетающего над его левым плечом подноса бокал и, осушив, поставил обратно.
— Похоже, здесь разбавляют напитки водой.
— Кругу приходится экономить, — отозвалась Леота.
Мур заметил Юнгера. Тот смотрел на них, стоя на краю зала с бокалом в руке.
— Я вижу Юнгера.
— И я. Он еле на ногах держится.
— Мы тоже. — Мур рассмеялся.
Шевелюра толстого барда представляла собой снежный хаос; левый глаз заплыл огромным синяком. Что-то пробормотав, Юнгер выронил бокал и рухнул ничком. Никто не пришел к нему на помощь.
— Похоже, он опять слишком увлекся.
— Бедный Юнгер, — равнодушно произнесла Леота. — А ведь мы с ним давно знакомы.
Дождь лил не переставая, и танцоры казались марионетками в руках неопытных кукольников.
— Они летят! — закричал человек в красной мантии и простер руки к небу. — Снижаются!
Мур не узнал этого человека. Очевидно, он был не из Круга.
Все головы, способные соображать, разом запрокинулись навстречу каплям дождя. В безоблачной зелени быстро разрастались силуэты трех серебристых дирижаблей.
— Мы спасены!
Ансамбль, словно маятник посредине траектории, на мгновение замер и заиграл вновь: «Спокойной ночи, леди, спокойной ночи, леди…»
— Мы будем жить! Леота сжала ладонь Мура.
— Мы весело летим, куда глаза глядят… — пели голоса.
— Куда глаза глядят, — повторила Леота.
— Мы весело летим, — сказал Мур.
— …Над синевою моря, под небом голубым…
Спустя круго-месяц после этого происшествия, едва не обернувшегося катастрофой для Крута (то есть в год две тысячи девятнадцатый эпохи правления Повелителя и Президента нашего Гамберта, через двенадцать лет после приснопамятного моретрясения), Мур и Леота стояли у стены Обители сна на одном из островов Бермудского архипелага.
Светало.
— Кажется, я люблю тебя, — сказал он.
— Хорошо, что любовь не требует доказательств. — Леота прикурила от его зажигалки. — Я бы не поверила никаким доказательствам. Я вообще ничему не верю.
— Двадцать лет тому назад я встретил на Балу красивую женщину. Я танцевал с ней…
— Пять недель тому назад, — поправила она.
— …И подумал: интересно, захочет ли она когда-нибудь выйти из Круга и снова стать человеком, и оставаться им до гробовой доски?
— Мне и самой нередко приходят в голову подобные мысли. Особенно когда мерзко на душе. Нет, Элвин, эта женщина не выйдет из Круга. Во всяком случае, до тех пор, пока не станет старой и некрасивой.
— То есть никогда, — заключил он.
— Ты благороден. — Леота выпустила к звездам струйку дыма и коснулась холодной стены. — Когда-нибудь ее перестанут замечать, а если кто и посмотрит, то лишь затем, чтобы сравнить ее с какой-нибудь красавицей далекого будущего. А может быть, это произойдет скоро, если в мире вдруг изменятся критерии красоты. Как только это случится, она пересядет из экспресса в обычный пассажирский поезд.
— И на какой бы станции она ни вышла, ее будет окружать чужой мир, — подхватил Мур. — Похоже, он ежедневно меняется до неузнаваемости. Прошлой ночью… виноват, в прошлом году я встретил своего однокашника. Он называл меня «сынок», «мальчик», «малыш» — причем не в шутку. Основательно испортил мне аппетит, между прочим.
— Знаешь ли ты, куда мы идем? — спросил Мур, когда Леота повернулась к засыпающему саду. — Туда, откуда не возвращаются. В небытие. Пока мы спим, мир идет своей дорогой.
— Это помогает сберечь силы, — сказала она через несколько секунд. — Стимулирует. Вдохновляет. Я говорю об отсутствии привязанностей. Все в мире тленно, кроме нас. Время и пространство не властны над нами, если у нас нет привязанностей.
— Ни к кому и ни к чему?
— Ни к кому и ни к чему.
— А тебе не кажется, что все это — великий розыгрыш?
— Ты о чем?
— О том, что с нами происходит. Представь, что все население планеты — мужчины, женщины, дети — год назад погибло при вторжении с альфы Центавра. Все, кроме нас, замороженных. Предположим, инопланетяне распространили смертоносные бациллы…
— Я читала, в созвездии Центавра нет жизни.
— Хорошо, пусть они не с Центавра, а из другого созвездия. Предположим, все следы катастрофы уничтожены, и один из пришельцев показывает клешней на это здание. — Мур хлопнул по стене. — Он говорит: «Эге! Да тут остались живые, только они заморожены. Давайте-ка, ребята, спросим наших социологов, стоят ли эти земляне того, чтобы с ними возиться, или лучше снять крышки с холодильников, да и дело с концом?» Потом сюда входит социолог, любуется нашими ледяными саркофагами и говорит: «Эти олухи заслуживают только насмешек да нескольких строк петитом в провинциальной газетенке. Пусть они остаются в полном неведении. Пусть думают, что все идет по-прежнему. Вся их жизнь расписана заранее, так что обмануть их труда не составит. Мы заполним танцевальные залы андроидами и будем удовлетворять все прихоти этих балбесов. Мы изучим их поведение в любой мыслимой ситуации, а когда закончим исследования, сломаем реле времени на морозильниках, — и пусть они спят до скончания века. Или снимем крышки, и они мигом протухнут».