Миры Роджера Желязны. Том 5
Шрифт:
И тогда Мара поднял вверх руки, и родилось пламя.
Все пылало. Языки пламени жадно лизали каменные стены, деревянные столы, рясы монахов. Волны дыма пробегали по комнате. Яма стоял в центре пожарища и не шевелился.
— Неужели ты не способен на большее? — спросил он. — Твое пламя повсюду, но ничто не сгорает.
Мара хлопнул в ладоши, и пламя исчезло.
Вместо него возник гигантский коброид. Его голова раскачивалась вдвое выше самого рослого из монахов, серебристый капюшон раздувался; изогнувшись в виде огромного S, он готовился к смертельному выпаду.
Яма не обратил на него никакого внимания, его сумрачный взгляд, зондируя, словно жало ядовитого насекомого, буравил единственный глаз Мары.
Коброид поблек и рассеялся, так и не завершив своего броска. Яма шагнул вперед.
Мара отступил на шаг.
Они замерли так, и сердца их бились — раз, другой, третий, — прежде чем Яма сделал еще два шага вперед, и Мара опять отступил. На лбу у обоих сверкали капельки пота.
Нищий явно подрос, волосы его стали заметно гуще; тело окрепло, а плечи раздались вширь. Движения его обрели некую грацию, которой ранее, конечно же, не было и в помине.
Он отступил еще на шаг.
— Да, Мара, перед тобой бог Смерти, — процедил Яма сквозь крепко сжатые зубы. — Павший я или нет, в глазах моих — реальная смерть. И тебе придется встретить мой взгляд. За спиной у тебя стена, и дальше пятиться будет некуда. Смотри, силы уже начинают покидать твои члены. Холодеют твои руки и ноги.
Зарычав, Мара оскалился.
Загривок его толщиной поспорил бы с бычьим. Бицепсы напоминали бедра взрослого мужчины. Грудь — как наполненная силой бочка, ноги попирали пол, словно стволы платанов в лесу.
— Холодеют? — переспросил он, вытягивая вперед руки. — Этими руками, Яма, я могу переломить пополам гиганта. Ты же всего-навсего изношенный бог падали, не так ли? Твой сердитый взгляд исподлобья способен исторгнуть душу у старца или калеки. Ты можешь заморозить глазами бессловесных животных или людишек низших каст. Я настолько же выше тебя, насколько звезды в небе выше океанских бездн.
Руки Ямы в алых перчатках, словно две кобры, обрушились ему на шею.
— Так отведай же той силы, над которой ты насмехаешься, Сновидец. С виду ты переполнен силой. Так используй же ее! Победи меня не словами!
Руки Ямы начали сжиматься у него на горле, и лицо Мары, его щеки и лоб зацвели алыми пятнами. Глаз, казалось, вот-вот выкатится из своей орбиты, его зеленый лучик судорожно обшаривал окоем в поисках спасения.
Мара упал на колени.
— Остановись, Бог Яма! — с трудом выдохнул он. — Не убьешь же ты себя?
Он менялся. Черты его лица заколебались и потекли, будто он лежал под покровом бегущих вод.
Яма посмотрел вниз на свое собственное лицо и увидел, как его руки вцепились ему в запястья.
— Вместе с тем как покидает тебя жизнь, Мара, растет твое отчаяние. Не настолько уж Яма ребенок, чтобы побояться разбить зеркало, которым ты стал. Пробуй, что у тебя там еще осталось, или умри как человек, все равно именно это и ждет тебя в конце.
Но еще раз заструилась над Марой вода, и еще раз изменился он.
И на сей раз заколебался Яма, прервался вдруг его напор. По его алым перчаткам разметались ее бронзовые кудри. Бледно-серые глаза жалобно молили его. На шее у нее висело ожерелье из выточенных из слоновой кости черепов, своей мертвенной бледностью они почти не отличались от ее плоти. Сари ее было цвета крови. Руки почти ласкали его запястья.
— Богиня! — шепнул он.
— Ты же не убьешь Кали?.. Дургу?.. — едва выдавила она в удушье.
— Опять не то, Мара, — прошептал он. — Разве ты не знал, что каждый убивает то, что любил? — И руки его сомкнулись, и раздался хруст ломаемых костей.
— Десятикратно будешь ты осужден, — сказал Яма, зажмурив глаза. — Не будет тебе возрождения.
И он разжал руки.
Высокий, благородного сложения человек распростерся на полу у его ног, склонив голову на правое плечо. Глаз его навсегда сомкнулся. Яма перевернул ногой лежащее тело.
— Возведите погребальный костер, — сказал он монахам, не поворачиваясь к ним, — и сожгите тело. Не опускайте ни одного ритуала. Сегодня умер один из величайших.
И тогда отвел он глаза от деяния рук своих, резко повернулся и вышел из комнаты.
Тем вечером молнии разбежались по небосводу и дождь, как картечь, барабанил с Небес.
Вчетвером сидели они в комнате на самом верху башни, венчавшей собою северо-западную оконечность монастыря.
Яма расхаживал взад и вперед, останавливаясь всякий раз у окна.
Остальные сидели, смотрели на него и слушали.
— Они подозревают, — говорил он им, — но не знают. Они не посмеют опустошить монастырь бога, одного из своих, чтобы не обнаружить перед людьми раскол в своих рядах, — по крайней мере, пока не будут вполне уверены. А уверены они не были, вот они и начали расследование. Это означает, что у нас еще есть время.
Они кивнули.
— Некоему брамину, отказавшемуся от мира в поисках своей души, случилось проходить мимо, и — увы, печальное событие, — он умер здесь подлинной смертью. Тело его было сожжено, прах развеян над рекой, что впадает в океан. Вот как все было… Ну а странствующие монахи Просветленного как раз гостили здесь в это время. А вскоре отправились дальше. Кто знает, куда лежал их путь…
Так постарался принять как можно более вертикальное положение.
— Божественный Яма, — сказал он, — это, конечно, сгодится — на неделю, месяц, может быть, даже больше, но история эта пойдет прахом, как только первый из присутствующих в монастыре попадет в Палаты Кармы, подвергнется суду ее Хозяев. И как раз в подобных обстоятельствах кто-то из них может очень скоро попасть туда. Что тогда?
Яма аккуратно скручивал сигарету.
— Нужно все устроить так, чтобы моя версия стала реальностью.