Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Возвращение в Арканар
Шрифт:
— Вам бы не дали, Поль, вы не смогли бы никого убедить, у вас не было бы никаких доказательств. Да вы и сами не верили, что Атос жив, — жестко сказал Горбовский. У мальчика начиналась истерика, за которую ему будет стыдно. Нет лучше средства против истерики, чем злость. Пусть даже злость на доброго и старого Горбовского. — Извините, Поль, но вам было ясно на второй день, что Сидоров погиб.
Горбовский взял Поля под руку и поднял его с ящиков.
— Вы вдвоем справитесь? — спросил он Джека и Хосико. Те кивнули. — Пойдемте, Поль, прогуляемся. Подышим воздухом. Нельзя столько работать, нельзя столько взваливать на плечи. Вы еще слишком
Поль шел рядом и механически кивал головой. Потом внезапно спросил:
— Это правда, что есть вероятность найти их живыми?
Горбовский промолчал, а Поль почувствовал какую-то двусмысленность в своем вопросе, словно…
— То есть… Я хочу сказать… Черт. Леонид Андреевич, я действительно очень хочу, чтобы они были живы. Я знаю, что мне будет стыдно смотреть им в глаза, особенно Атосу. Но это лучше, чем просто видеть сны, где Атос спасается, где он жив, и потом просыпаться и понимать…
— Смерть, — задумчиво сказал Леонид Андреевич. — Все мы боимся смерти. Она — порог, за которым пустота, за которым ничего для нас нет. Поль, вы не задумывались над тем, что всеми нами движет? Я не знаю ответа на ваш вопрос о Сидорове и думаю — сейчас бесполезно его обсуждать. Поэтому попытайтесь немного отвлечься — ответьте на вопрос старика.
Поль передернул плечами. Горбовский определенно был странным человеком. Говорить и тем более думать не хотелось, но Поль пересилил себя. «Баба, — сказал он себе, — сопливая, истеричная баба. Хорошо еще, что Леонид Андреевич не отхлестал меня по щекам. Распустил нюни. Закатил истерику. Либер Полли. Маленький Полли».
— Со мной все в порядке, Леонид Андреевич. Это просто истерика. Я в норме.
— Хорошо, Поль, очень хорошо. Тогда идите выспитесь. Выпейте вина и ложитесь спать, это я вам как специалист рекомендую. Вино и сон.
Поль поднялся наверх — его комната находилась рядом с кабинетом, чтобы ни днем, ни ночью не снимать чуткой руки с пульса Базы, как шутил Робинзон.
«Я испорченный человек, — подумал Поль, упав в кровать прямо в одежде, — я испорченный человек, и это необходимо признать со всей прямотой и ответственностью. Почему у меня нет вина или даже водки, чтобы отпраздновать это открытие с полным размахом. Пригласить Лина, пригласить Горбовского, пригласить Генку-Капитана. Пригласить и честно признаться… Нет, лучше подождать спасения Атоса, почему-то я на сто процентов уверен теперь, что он жив. Пригласить Атоса, посадить его на почетное место и сказать: „Я, Либер Полли, полное дерьмо. Я испорченный человек и недостойный друг. Я не только бросил друга в беде, я еще захотел…" Нет, конечно, не захотел, а какой-то частью души пожелал, чтобы я все-таки оказался прав. В чем прав? В том, что мой друг Атос догнивает в джунглях Пандоры. Что он скорее мертв, нежели жив. Потому что горечь утраты оказалась ничем в сравнении с горечью угрызений совести».
— Чепуха все это, — сказал Поль вслух и уснул.
Ему снился Атос, снился Лин, снился Генка-Капитан, снился Учитель Тенин. Снился даже Вальтер, лазящий в крапиве в поисках одежды, хотя Вальтер был тоже мертв. Давно и безнадежно.
Леонид Андреевич дождался, когда у Поля погаснет свет, и вернулся в гостиницу. Тахта была уже холодной, а плед он где-то оставил. Искать другой не хотелось, и Горбовский, как и Поль, лег в одежде. По потолку продолжали гулять тени от кипящей работы. Иногда становилось совсем светло от беззвучных вспышек, и в холле гостиницы проявлялись кадки с деревьями, шахматный столик, детские рисунки на стенах — слоны, тахорги, звездолеты.
«Хм, смерть. Никогда раньше не задумывался о смерти. О великой загадке исчезновения из этого мира самого себя. А как буду умирать я? На посту? Со стальными руками, сжатыми на штурвале звездолета, и горящими глазами? Или вот так — в постели, разглядывая тени на потолке, потеряв весь интерес к жизни и к самому себе? Паршивое, наверное, это состояние — умирать. Не страшное, а паршивое. Потому что нет после смерти ничего — ни путешествий, ни приключений. А может быть, это только мне будет неимоверно скучно? А другим только страшно? Может быть, в этом частичное объяснение нашей космической экспансии? Страх смерти гонит нас на великие свершения, а где могут быть великие свершения? Не на Земле же. Там все решено. Человечеством все решено. Все проблемы организма — питание и размножение. Человечеством решена проблема воспитания. Великая Теория Воспитания. Что же человечеству осталось? Где источники развития? Где кризисы и катастрофы? Где конфликты хорошего с лучшим?
Неужели все так просто? Так примитивно просто? Ответ: персональный страх бесследного исчезновения заставляет нас проявлять просто чудовищную творческую активность — завоевывать, преобразовывать, контактировать, спасать. У нас нет надежды на то, что будет после смерти, поэтому мы стараемся полностью выложиться здесь, вовне: в космосе, в медицине, в педагогике. Главное — люди. А не теряем ли мы что-то важное в этом нашем всеобъемлющем материализме? — Леонид Андреевич закряхтел от стыда за свои мысли. — Что же теперь — учреждать воскресные школы для пилотов? Кропить святой водой звездолеты?»
Утром Леонид Андреевич сходил в ангар сдать кровь. Там уже толпились люди, бегали дети. Ему предложили пройти без очереди, но Горбовский хмуро отказался, уселся на стуле и стал ждать, когда лаборант позовет его. Хосико сидела перед медтерминалом, чертила какие-то схемы и листала толстую пачку индивидуальных карт. Паники, чего втайне опасался Леонид Андреевич, не было — все пока достаточно спокойно отнеслись к карантину.
— Доброе утро, — подошел к Горбовскому Марио. Физик был бледен и потирал предплечье. — Не люблю уколы.
— Уколы — это плохо, — согласился Леонид Андреевич.
Марио с некоторым подозрением и смущением посмотрел на невозмутимого Горбовского, как-то воровато огляделся и полушепотом спросил:
— Я вчера вел себя достойно?
— Вполне, — уверил его Горбовский.
Физик с облегчением вздохнул и уселся рядом.
— Как туристы восприняли карантин? — поинтересовался Леонид Андреевич.
— Туристы восприняли его стойко, — в свою очередь заверил Горбовского Марио. — Нам просто повезло, что Турнены улетели до заварушки.
Леонид Андреевич был в курсе и очень сомневался, что Турненам повезло больше. Но разочаровывать Пратолини он не стал.
— Ну почему? Рита Сергеевна — очень хладнокровный человек.
— Зато Тойво какой-то…
— Беспокойный, — подсказал Горбовский. — Быстро вы это заметили.
— Я их давно знаю, — объяснил Марио. — У нас, охотников, что-то вроде клуба. Собственно, я сюда прилетел не в последнюю очередь благодаря их рекомендации. Риты, то есть. Тойво не охотник. Он — оруженосец.