Миры внутри нас. Сборник участников конвента «РосКон» (Международная литературная премия имени Александра Грина). Часть 2
Шрифт:
– Ур-р-ра, ур-р-ра-а-а, злой мальчик свалился в яму, посмотрите, посмотрите, теперь ему не выбраться, – тараторила во всё горло сорока, нарезая круги над землёй.
Все животные, птицы, насекомые медленно приблизились к яме и увидели горько плачущего врага, сидящего на самом дне. Выбраться он оттуда никак не мог, да ещё больно ударился при падении.
– Помогите, мне нужна ваша помощь, – подняв голову, простонал мальчик.
– Ха-ха-ха, – крикнула громко сорока, – ему нужна наша помощь. Как бы не так! Помогай себе сам, отвратительный злодей. Вот тебе – получай!
И, схватив клювом шишку, бросила в ненавистного злодея.
Ой,
– Так ему, так ему, пусть получает.
– З-з-з, что тут происходит? – раздалось звонкое жужжание, и разом наступила тишина. Над животными застыл пчелиный рой во главе с красавицей пчелой. Это была их королева. Её подданные легко и быстро помахивали прозрачными крылышками.
– Что вы делаете? – строго спросила пчелиная королева.
– Это злой мальчишка, он упал в яму, и мы его наказываем за все его мерзкие дела, поделом ему, – выпалила скороговоркой сорока, – пусть почувствует, как нам было больно.
Царица пчёл посмотрела в яму, где, сжавшись в клубок, плакал мальчик.
– Как вам не стыдно? – прожужжала пчела.
– А почему нам должно быть стыдно? – наперебой закричали звери. – Этот гадкий злодей вытворял с нами ужасные вещи, пусть на своей шкуре почувствует боль.
– А вы решили стать такими же, как он, злодеями? – полюбопытствовала королева.
– Нет, мы не хотим быть злодеями.
– Тогда почему вы поступаете так же, как и он?
Ответом была тишина.
– Помогите ему выбраться, – приказала пчела.
Звери позвали бобров. Конечно, кого ещё звать на помощь в таких случаях? У бобров такие острые, крепкие зубы, что они легко перегрызают деревья, какими бы толстыми те ни были, и строят на реках надёжные плотины. Бобры-строители мигом свалили дерево и опустили один край в яму. Пострадавший выбрался на поверхность.
– Спасибо, – поклонился мальчик всем животным, – и простите меня, пожалуйста, за то, что я причинил вам столько зла. С этого дня даю слово, что никогда-никогда не стану прежним. Никто не будет мной обижен.
Звери и птицы не верили своим ушам.
– Мне очень стыдно за прошлые поступки, – продолжал говорить их злейший враг, – ведь я даже не понимал, какую боль и какой страх вы чувствовали. Я это понял лишь тогда, когда со мной обошлись так же. Я признаю, что заслужил то, что со мной случилось. А ещё я пришёл просить вас о помощи.
И мальчик рассказал всем о том, что случилось, – о нашествии крыс.
Звери наперебой загалдели, птицы зачирикали, а больше всех шумела сорока.
– Крыс-с-сы, какой уж-ж-жас-с-с. Спасайтесь кто мож-ж-жет, – и первая собралась улетать.
– Тихо всем! – гавкнул огромный бездомный пёс. – Мы должны вернуться. Не позволим крысам хозяйничать в нашем доме.
– Да-да, – зашипели ужи, – не позволим.
– Не позволим, – подхватили все звери и птицы.
И они вернулись домой. Крысы, увидев кошек, собак, ужей, в страхе разбежались, и вскоре их никто не видел. Добрый мальчик сдержал слово. Никогда в жизни он больше не обидел ни одно живое существо и не позволял другим делать это. На деревьях возле дома доброго мальчика висели кормушки для птиц. У дверей стояла миска, полная еды, для кошек и собак. В саду лежали яблоки и орехи для белок и ёжиков.
Рогатки
Алиса Гарбич
Признаётся, что, до того как ИСП заметил его, он зарабатывал публикациями в Интернете. Писать начал, попав под влияние Кэрролла и его «Алисы…». Не говорит о себе много, так как считает себя недостаточно примечательной личностью. Упоминает лишь о клинической нелюбви к спорту, предрасположенности к вредным привычкам и полном осознании собственной никчёмности, и, несмотря на всё вышеперечисленное, всегда старается оставаться самим собой и никому не пытается угождать. Любимый поэт – Заболоцкий, любимая книга – «Алиса в Стране чудес», любимая группа – Alice in Chains.
Я и она
Пульсирующие светом маршмеллоу снова видны мне через шёлковую щель, источающую фиолетово-грозовое сияние. Они предстают предо мной плывущей горстью бесформенных сердец. Шов, рассёкший стену надвое, – единственный источник, передающий признаки жизни с внешней стороны этого… Дома? Ящика? Шкафа? Из всех кубов, в которые способен поместиться человек, моё пристанище похоже на сейф или холодильник: беззеркальный, обесточенный участок материи, пропитавшийся кислотной ржавчиной и прокисшим кефиром.
Я живу во мраке отзвуков сознания. Серые, лишённые штрихов и деталей образы убеждают в зыбком правдоподобии собственной реальности, которую не развидеть. Я не сформировал представления о своём теле, иногда бездумно ощупываю себя, пытаясь запомнить любую деталь, преобразовать ощущение в подобие воспоминания. Скреплённое бурлящими наростами, воняющее старым ковром, истощённое и немощное. Оно липкое, пористое: пальцы пухлые, как свечи, вязнут в нём. Я лишён права следить за временем, но у меня есть возможность ждать, что однажды, неощутимо для меня, кто-то извне оборвёт мою жизнь. А если это уже произошло, то на что мне надеяться?
Спустившись в подвал, ноги ступили на дощатый пол, покрытый ошмётками лиловой серы. Щели между хлипкими досками заполнены сплющенными тараканами и иссохшими мушиными стёклышками, что стёрлись в перхоть. Два равноудалённых друг от друга тубуса из алого стекла подпирали собой вздувшийся жабьим брюхом потолок. Из их изломов туго тёк раскалённый синий пластик. Драпируя собой пол – слой за слоем, образуя поверхность настолько скользкую и горячую, что она казалась расползающимся фундаментом. Вверх, по спирали холодных ступеней. Затем – коридор с его упирающимися в бока стенами из окоченевшего камня и льющегося стеной обжигающего воска, капающего с тающих сталагмитов. В конце узкой и сырой тьмы была нора под аркой из двух злобно ухмыляющихся жёлтых горгулий с красными рубинами в глазницах – от них веяло слякотью и влажной почвой. Из самой норы слышался запах жжёного сахара вперемешку с вонью сточной рыбы. Её отделанная матовым бархатом утроба источала колючий холод. Через пятьсот футов свободного падения я с хрустом расквасил нос, шлёпнувшись о мертвенно-белый мрамор. Мне с трудом удалось встать, слегка покачиваясь, я пытался разглядеть в асимметричной бронзово-серой кляксе очертания лица, но отражалось месиво, не имеющее формы, – симбиоз табачного дыма и вагинальных выделений.