Мирянин

Дымовская Алла

– Убей, убей! Сволочь, выжига! Как Никитку убил! – вопил Юрасик, хотя с него тоже текла потоками булькающая кровь из разбитой губы и носа.

Эти страшные обвинения только еще больше приводили Тошку в неистовство. Он уже ничего совершенно не соображал:

– Заткнись! Заткнись! Заткнись! – кричал он бесконечное количество раз и сопровождал каждый крик ужасным ударом. Он бил и бил Юрасика головой об пол, пока и на мозаичных плитках не показалась кровь, и мы поняли – и я, и Наташа тоже, – что если это не прекратить, то Талдыкину в самом деле конец.

Но здесь распоряжался

уже не я. Фидель очень вовремя пришел на помощь. Он получил и увидел, что хотел. У него теперь имелись все мотивы для задержания. Безлюдный, крошечный зал мгновенно наполнился народом. Теперь я опять ясно узрел Салазара именно в костюме официанта. И еще подумал, что комичнее зрелища не видел в жизни. Я рассмеялся, Наташа, теперь вплотную прижавшаяся к стене, посмотрела на меня как на сумасшедшего. А у меня была уже форменная истерика. Я зажимал себе рот, фыркал носом и хохотал, хохотал… Пока Наташа не нашла в себе силы и не ударила меня по щеке. Я пришел в чувство.

А перед нами разыгрывалось настоящее сражение Алеши Поповича с ордами Тугарина Змея. Посреди толпы человек из пяти, не меньше, замаскированных полицейских (они, оказывается, все были переодеты в официантов), бился богатырски и безумно Ливадин, пытаясь добраться любой ценой до Юрасика. Тот стоял уже на ногах у противоположной стены, истекал кровью, но продолжал глумиться над врагом:

– Что, ручонки коротки? Кровопийца! Теперь моя Наташа, я ее заслужил! А тебе – хрен! – И Талдыкин, оторвав от больного, разбитого затылка окровавленную руку, сложил для Ливадина выдающуюся размерами фигу и плюнул розовой слюной себе под ноги.

Я думаю, этот плевок и стал последней каплей. Той самой, до которой никто, будучи в здравом уме, не хотел доводить. Но здесь было двое безумных, и оба плохо понимали, что с ними происходит и зачем. И кровь между ними делала свое черное дело.

Вам доводилось наблюдать, как в кинофильме внезапно ускоряется съемка и действующие персонажи вместо обычного ритма человеческого движения вдруг начинают перемещаться резко и отрывисто, создавая впечатление чего-то ненастоящего? Так случилось и сейчас, на моих глазах. Конечно, это были только особенности моего собственного восприятия происходящего. Но мой разум не поспевал за действием, и я видел все какими-то дергаными, разрозненными кусками.

Так, я наблюдал, как Тошка рванулся в отчаянном порыве и вывернул руки из-под локтей двух дюжих полицейских-официантов, они бы и не удержали его, как санитары буйного психа без смирительной рубашки. Но через полшага он налетел грудью на инспекторского помощника Салазара, слишком мощного плотью, чтобы пройти через него насквозь. Тошку остановили опять, Юрася продолжал крутить свою фигу и скалить красные от крови зубы, а рядом спешно выкрикивал приказания Фидель, у одного из ряженых официантов сверкнули наручники. Что же было сразу не надеть? Ведь многое тогда могло бы не произойти.

Только куда там. Салазар остановить-то остановил, а вот удержать – не удержал. И оба они, Тошка и полицейский, всей грузной массой рухнули на пол и покатились в обнимку, как страстные любовники, сжимая бока друг дружки в объятии.

А дальше пленка решительно обрывалась, было уже совсем непонятно, где чья голова, а где ноги. Какая-то куча мала из двух человек. И не успели подбежать помощники, как Ливадин вдруг выпростал одну руку, и что-то черное было зажато в его кулаке, а Салазар заверещал по-португальски и тут же вцепился зубами Тошке в плечо. Не знаю, чего он хотел добиться таким образом, слишком скоро все происходило, но вслед за тем воздух в крошечной ресторанной прихожей разорвался от страшного грохота. И еще раз, и еще. И вокруг нас с Наташей засвистело, посыпалась мраморная крошка, и кто-то крикнул нам по-английски:

– Осторожно, рикошет!

Я, ничего еще не понимая в происходящем, кинулся на пол и увлек за собой Наташу вместе с ожерельем. Это было совершенно инстинктивное движение, неосознанное побуждение, как на войне, где свистят пули. И только немного спустя времени я понял, что пули действительно свистели у нас над головой.

Когда мы поднялись с пола, представление было окончено. И я оглядел финальную сцену. Тошка валялся на полу, руки за спиной, стянутые стальными кольцами, рядом Салазар несколько раз злобно пнул его под ребра. А что же дальше?

А дальше у стены лежал Юрасик Талдыкин, и его нарядный светлый костюм в двух местах наливался черной кровью, пальцы правой руки его все еще оставались сложенными в фигу, а сам он был мертвее не придумать. Я это понял с первого взгляда на него.

И тут я почувствовал, как все одновременно посмотрели куда-то, замерли, один из полицейских отчаянно выкрикнул страшное ругательство. А после Салазар, оставив в покое Тошку, ринулся вперед, мотая головой, словно слепая лошадь. Я тоже посмотрел, хотя чутье мне подсказало: не надо этого делать сейчас. Но я посмотрел.

У самой двери в ресторан, схватившись в падении за занавес мертвой хваткой, сидел Фидель. Очень странно сидел. Покойно и ровно, будто бы никакое движение более не было возможно для него. Голова его, повернутая в профиль, откинулась чуть назад, зажженная сигарета, с которой он не пожелал расстаться даже на время операции, вывалилась изо рта и теперь дымила рядом. Она продолжала жить, а ее хозяин уже нет. Салазар огромными ручищами, но нежно, как нянька младенца, повернул шефа к себе лицом. И я увидел на виске моего друга Фиделя аляповатую багровую кляксу и струйку томатного цвета, стекавшую по щеке на его прекрасную, угольно-черную бороду. Мой второй единственный друг был убит шальной пулей, отскочившей от мраморного барельефа на стене в том самом рикошете, о котором мне столь предупредительно кричали.

Но как же? Этого же не должно было быть! Я, творец этого действа, и мое слово здесь закон! Это самоуправство, это неподчинение, верните все назад!

Я еще многое кричал про себя, хорошо, что не в голос. Мне еще было под силу направлять что-то и далее, но я ничего более не желал. Какая разница? Какая разница, что будет с Тошкой, какая разница, что из-за меня погиб Юрасик… Плевать я хотел! Мой друг против моей воли лежал мертвый, а я ничем не мог ему помочь. Никакая воля и никакая свобода не вернули бы его назад. Так в чем же смысл? Боже, что я натворил!