Мишель
Шрифт:
— Только после того, как ты выучишь алфавит, — пошутила Мишель.
Тут к ним подошел мужчина средних лет, явно скованно чувствующий себя в костюме-тройке, держа под руку весьма неряшливо одетую молодую особу. Мишель приклеила одну из своих дежурных улыбок и была представлена опекуну Лэйни и его жене, а потом снова взглянула туда, откуда должна была появиться мать.
Лэйни, захлебываясь от восторга, делилась своими планами на лето, когда до плеча Мишель неуверенно дотронулся мистер Бевенс, заместитель декана.
Но она не могла даже предположить, что стряслось такое…
После завершения скорбных, мрачных похорон — а на погребение Викки и Майкла собрался весь цирк — Мара и Кланки на арендованном для церемонии лимузине отвезли Мишель обратно к цирковой стоянке. Дэнни, похожий на потерявшегося малыша, ехал на машине мистера Сэма.
Кланки утирала платком красные от слез глаза, изредка всхлипывала, но не проронила ни слова. Мишель тоже молчала. Она сидела неестественно прямая, оцепеневшая, и Мара, несмотря на свое глубокое горе, ломала голову над тем, как утешить внучку.
Но что она могла сказать? Что смерть иногда может быть и благом? Однако и Майкл и Викки отличались завидным здоровьем, и как же может быть благом смерть для людей, которым впереди предстояла долгая-долгая жизнь? Не годились и традиционные слова про счастье легкой смерти. Никто не мог сказать точно, сразу ли они скончались, когда огромный грузовик сбил их на шоссе, или мучились перед тем, как отойти в мир иной. Да и опасно это было — напоминать о страшном происшествии на одной из безлюдных дорог штата Пенсильвания…
И уж совсем неискренне прозвучали бы слова о том, что время лечит. Она, все еще страдавшая от раны, нанесенной смертью Джейма, не смогла бы произнести вслух такие лживые слова.
«О Джейм, наша красавица-дочь, наша Принцесса Солнышко, ушла. Я наделала столько ошибок в этой жизни и столько раз бросала ее… Прими же ее у себя на небесах и как только встретишь ее, сразу же передай, что я ее любила и люблю. Пускай хотя бы теперь, в той жизни, ее согреет родительская любовь…»
Воспоминание о Джейме как всегда помогло ей собраться с силами, в очередной раз смириться с несправедливостью судьбы — и вдруг, словно кто-то нашептал на ухо нужные слова, Мара поняла, чтодолжна сказать внучке.
— Твоя мать неделю назад зашла ко мне, — заговорила она, прерывая тягостное молчание. Кланки подняла голову, а в ослепших от горя глазах Мишель что-то шевельнулось. — Она просила меня погадать ей на картах.
— И ты это сделала? — Губы Мишель одеревенели, и слова прозвучали невнятно.
— Я попыталась, но карты хранили молчание, они ничего не хотели говорить. Так бывает, если гадалка любит… или сильно привязана к человеку, которому она гадает. Тогда
— Если бы они поехали по другой дороге или летели самолетом, или сели в поезд — они бы и сейчас были живы. И почему они поехали вместе? Я не помню, когда в последний раз они отправлялись куда-нибудь вдвоем.
— Они переживали свой второй медовый месяц. Не знаю, важно ли это для тебя сейчас, Мишель, но в последнее время они были очень близки друг другу и очень, очень счастливы. Твоя мать собиралась остаться с отцом до конца гастролей, чтобы семья снова была вместе. Они поехали, чтобы забрать тебя и вернуться в цирк.
— А если бы папа остался с цирком, а мама вылетела самолетом, они бы тоже оба были живы, — словно не слыша ее, продолжила Мишель. — Что толку в твоих картах, если они не способны предупредить о грядущем несчастье?
— Они были очень счастливы этот последний месяц, девочка моя. По сути только это и имеет значение. Насколько лучше умереть на вершине счастья, чем скончаться от горестей или болезней…
Мишель зарыдала, забилась, сотрясаясь всем телом, и Мара, не обращая внимания на хмурое лицо и резкое замечание Кланки: «Вот видишь, что ты наделала», поймала Мишель и прижала к себе.
Какое-то время Мишель плакала, затем перестала. Мара, держа ее в объятиях, утерла лицо девушки тонким батистовым платком. Когда они оказались в пульмановском вагоне, она дала Мишель снотворное и сидела рядом, пока та заснула.
Мара вернулась к себе и увидела: Кланки, сгорбившись, сидит на стуле и ждет ее.
— Она уснула. Теперь пойду к мистеру Сэму. Он тоже во мне нуждается, — сказала Мара.
Кланки кивнула.
— Они все в тебе нуждаются, Мара, — ответила она глухо. — Теперь ты всем нужна.
Мистер Сэм сидел в просторном купе, которое он использовал для жилья во время переездов. Его лицо напомнило Маре портрет умирающего римского воина, увиденный ею когда-то во время экскурсии по музею.
— Могу я что-то сделать для тебя? — тихо спросила она, обращаясь скорее в пространство: что можно сделать для человека, только что потерявшего своего единственного сына?
Как ни странно, он ответил:
— Мне нужно немного кофе. Боюсь, я слишком измучен, чтобы сделать его сам.
Обрадовавшись, что она способна сейчас хоть чем-то помочь, Мара сварила на кухне кофе, а затем с двумя чашками вернулась в купе. Одну чашку она оставила себе, а другую подала мистеру Сэму — тот зажал ее меж ладоней, словно пытаясь согреть руки.
— Вот, Мара, мы и дожили до печали, — сказал он. — Старичье, только что потерявшее своих детей. А ведь я так ни разу и не сказал Майклу, что люблю его, Мара! Господи, я думаю, он это и так знал, но вслух-то этого я не произнес!