Мишень для Слепого
Шрифт:
Денег в проект вбухали Каждая изготовленная купюра чуть ли подороже номинала обошлась. Премии раздали, ордена, медали. А потом пришлось фальшивки уничтожать. Да, я при этом присутствовал, но руководил уничтожением не я, а Башманов. Ну и попотеть нам тогда пришлось! Девяносто первый год дался нам не одним инфарктом…
– Три подписи под этим актом, и двое из тех, кто подписался, мертвы. А ты, Петр Павлович, жив.
– Тебя это расстраивает? – с какой-то бесцветной интонацией спросил Разумовский, и взгляд его стал отстраненным.
– Нет, меня это пугает. Я
– Спасибо, я об этом и сам думал.
– Меры предосторожности принял?
– Не вижу необходимости. Мало ли какие бумаги мы в своей жизни подписывали? Тебе попалась бумага, на которой стоят три подписи, а есть бумаги, на которых стоят две – только их двоих, Башманова и Самсонова.
И у меня нет уверенности, что их гибель связана с подписанием бумаги на уничтожение фальшивых баксов.
Куда большее отношение один из них имел к изготовлению фальшивых иностранных паспортов, а другой – к деньгам партии. Не забывай, – несколько изменившимся голосом произнес генерал Разумовский, – деньги партии так и не нашли, и где они сейчас, никто не знает.
– А ты думаешь, их искали как следует?
– Думаю, искали, – уверенно ответил Разумовский.
– Если пропажу ищет тот, кто сам спрятал, то он никогда и ничего не найдет, – сказал Потапчук и тоже посмотрел на темные воды Москвы-реки.
– Спасибо тебе за предупреждение, конечно. Приятно, когда кто-то о тебе беспокоится.
– Забеспокоишься, да еще как… Убито два человека, мои люди занимаются расследованием, и мне не хотелось бы, чтобы к ним приплюсовался третий. Знаешь, хлопот прибавится.
– Вот ты как! – улыбнулся Разумовский. – О себе печешься, а не обо мне.
– О тебе, о тебе. Иначе не стал бы разговаривать.
– Спасибо, еще раз, генерал, за разговор, спасибо за заботу. Но больше всего я тебе благодарен за то, что ты вытащил меня на свежий воздух, Может, это немного и продлит мне жизнь.
– Поехали.
– Кстати, если тебе не сложно, держи меня в курсе расследования. Я уже знаю, что вы свели эти три дела в одно.
– Три? – переспросил генерал Потапчук.
– Ты не на допросе. Думаешь, я не в курсе, что убили и гравера Домбровского?
Потапчука насторожила подобная осведомленность Разумовского. Информация по расследованию являлась закрытой. Но вполне могло быть, что Разумовский сделал чисто логическое рассуждение.
– Да, свели. Показалось, здесь действует одна рука.
– Вполне возможно. Если это та рука, о которой я думаю, вы ее не схватите. Ее еще никто на моей памяти не мог схватить.
– Посмотрим, посмотрим, – вздохнул Потапчук, понимая, что разговор закончен и больше ему сказать нечего.
Он мог бы, конечно, из внутреннего кармана плаща достать конверт, в котором лежит фальшивая стодолларовая банкнота, изготовленная Иосифом Домбровским, и показать ее генералу Разумовскому, но почему-то именно этот козырь, который Потапчук приберегал на самый конец разговора, ему вдруг не захотелось показывать. Что-то удержало его. Может быть, интуиция, а может быть, врожденная осторожность. Уж слишком убежденно Разумовский сказал, что сам был свидетелем, как все фальшивые деньги были уничтожены.
В свой рабочий кабинет генерал Разумовский вернулся в еще более гнусном настроении, чем было у него до встречи с Потапчуком.
– Собака… Собака… – бормотал Петр Павлович. – Всюду ты всунешь свой любопытный нос! Надо же, выкопал этот поросший мхом акт на уничтожение фальшивок. Я-то надеялся, что эти бумаги действительно секретные и уже не всплывут никогда.
Он обманывал сам себя: если бумага существует, до нес кто-нибудь обязательно докопается. Вопрос только в том, раньше это случится или позже. Но коль уже случилось и коль Потапчук полез со своей заботой… Впрочем, забота ли это? Вполне вероятно, им руководит не желание помочь Разумовскому, уберечь его от смерти. Наверняка Потапчук что-то заподозрил и, естественно, это дело так не оставит, примется рыть глубже и дальше.
Правда, неизвестно, сможет ли он чего-нибудь нарыть.
А если и нароет, сможет ли доказать причастность Разумовского к заварухе вокруг фальшивых денег? К тому же, как прекрасно понимал Разумовский, времени на поиски правды у его соперника из параллельной службы не так уж и много. Потом-то пусть всплывает все, что угодно, пусть Потапчук окажется крайним, мол, не просигнализировал вовремя, не обратил внимания, а обратив внимание, не предпринял никаких мер по задержанию Разумовского.
"А вдруг он успеет? – мелькнула мысль. – И кто тогда окажется крайним?!.. А что если ликвидировать Потапчука? Вряд ли кто-нибудь знает о нашем разговоре.
А если даже и знает, что из того? Мало ли о чем могут разговаривать два генерала, прогуливаясь по набережной? Знакомы мы много лет, вместе начинали, вместе служили, хотя и в разных отделах… Нет, береженого Бог бережет, с Потапчуком нужно разобраться. Это хитрый лис. Недаром его все еще держат в органах, хотя он уже давным-давно должен сидеть на пенсии. За что его ценят? За нюх и проницательность. Вот за это самое его и придется убрать!"
Разумовский почувствовал, что разволновался. И не просто разволновался, а испугался. Испугался за свою шкуру, за то, что может рухнуть задуманная им афера, и вместо берега теплого моря он окажется в следственном изоляторе, а там из него постараются вытянуть признание. А если даже все и обойдется, то второго такого шанса, какой у него есть сейчас, судьба больше не подбросит.
«Да, с Потапчуком надо кончать. Слишком уж он опасный соперник И угадать его следующие шаги слишком тяжело. Да и времени заниматься гаданием на кофейной гуще у меня сейчас нет. Надо думать о том, как убежать отсюда, замести все следы, не дать схватить меня за хвост. Убрав Потапчука, я выиграю те несколько дней, которые мне так необходимы для успешного завершения операции».
И Разумовский, взяв трубку мобильного телефона, набрал номер, известный лишь ему.
– Слушаю, – послышался немного сдавленный голос майора Коптева.