Мишень для Слепого
Шрифт:
Послышалось бульканье разливаемой водки.
«Точно, пятидесятиграммовые рюмки, – подумал Глеб, – иначе булькало бы дольше».
– Вы, Петр Павлович, меня совсем споите…
Теперь Глеб представил себе и женщину: молодая, симпатичная, довольно пухлая. Похоже, что не проститутка, но и не чуждающаяся радостей земных.
– За тебя, Наташенька!
Раздался звон хрусталя.
– Я ждала вас раньше, Петр Павлович.
Сиверов опустился на корточки, сдул с затвердевшего на холодном воздухе битума
«Ты тут шашни разводишь, – думал о генерале Глеб, – и не знаешь, кому своим счастьем обязан. Не я, так черта с два оторвался бы ты от своей охраны! А мне кажется, выдавать этот адресок кому бы то ни было в твои планы не входило. И не только потому, что ты боишься просветить собственную жену».
Теперь в наушниках слышались шорохи, и Сиверов четко отделял их друг от друга. Одни звучали тогда, когда микрофон прикасался к стенке трубы, другие имели иное происхождение – рука Разумовского скользила по колготкам женщины…
– Ну как ты живешь без меня? – поинтересовался Разумовский. Он откинул полы Наташиного халата.
– Без вас – никак.
– Никак или ни с кем? – хохотнул Петр Павлович.
– Да погодите, погодите… – Наташа сжимала бедра, желая подзадорить генерала.
– Тебе что, не нравится? – Разумовский забирался рукой поглубже, ощущая, насколько теплее здесь ноги женщины.
– Что вы, как это может не нравиться! Но картошка сгорит.
– Ах, да, давай ее сюда. Страшно голоден.
– Я же знаю, сперва поесть надо, сил тогда больше будет.
– И рюмочку пропустить.
– Нет, мне достаточно.
Сиверов подытожил то, что успел узнать к этому времени: у Разумовского есть любовница по имени Наташа, которую он тщательно скрывает не только от своей жены, но и от своего начальства. Ничего удивительного, что скрывает: боится, что женщину попробуют использовать против него. Ей лет двадцать пять. Судя по тону, которым она разговаривает с Разумовским, она сильно зависит от него. По всей видимости, она у генерала на содержании. Немного, но и немало, если учесть, что для добычи этих сведений понадобилось не более получаса.
Теперь слышимость стала лучше, исчез звуковой фон – шипение жарящейся картошки. Убирая целые частотные диапазоны. Сиверов достиг того, что стал различать возбужденное дыхание женщины и посапывание генерала.
«Наверное, спешит куда-нибудь, – подумал Сиверов, – если намеревается трахнуть ее прямо на кухне, под жареную картошечку… Хотя мне приходилось встречать всяких. Один полковник ФСБ даже с женой занимался любовью исключительно в автомобиле, иначе он не возбуждался. Может, Разумовский тоже в какой-то мере извращенец?»
Петр Павлович тем временем цеплял на вилку жареную картошку, чуть отдававшую хорошо пропеченным чесноком, и отправлял ее себе в рот. При этом его левая ладонь уже добралась до заветного места. Но мешали колготки – прочные, эластичные, подаренные им собственноручно. Продолжая есть, Разумовский подался вперед, и его пальцы потянули вниз резинку колготок, а вместе с ней и резинку трусиков.
– Петр Павлович, вы бы доели вначале, – пробормотала женщина, опуская в смущении глаза.
Но она знала, это смущение пройдет, как только она заведется как следует. Так было всегда. Генерал приезжал обычно днем и никогда не завешивал шторы, укладывая ее в постель при полном освещении. А она очень стеснялась своей наготы. Но потом забывала обо всем.
Правда, ей приходилось воображать на месте Петра Павловича более молодого и более привлекательного мужчину…
– Ну что вы… Что вы… – она схватила генерала Разумовского за запястье.
Тот, посмеиваясь, свободной рукой налил водку в рюмки.
– Давай за удачу выпьем! Ты на меня не в обиде?
– За что?
– Может, тебе не так удобно жить здесь, как на старой квартире?
– Мне грех жаловаться…
– Грех, грех!
К картошке Разумовский потерял всякий интерес.
Да и Наташу окончательно покинула неловкость…
Глеб, сидя на крыше шестнадцатиэтажного дома, продуваемый всеми ветрами, морщился от звуков, несшихся из наушников, и проклинал специфику своей работы.
«Черт знает чем приходится заниматься! Информации собрал с гулькин нос, а ощущение такое, будто в дерьме извозился…»
Сиверов услышал звон разбиваемой посуды.
– Вы тарелку на пол опрокинули!
– Хрен с ней!
– Я сейчас уберу.
– Погоди, не время. Иди сюда, на колени садись…
Звякала пряжка ремня, шумно дышал генерал, постанывала Наташа.
Глеб был готов сорвать наушники.
Наконец в наушниках послышался вздох облегчения – сперва мужской, а потом женский.
«Скорее всего, притворный, – чисто машинально отметил Сиверов. – Обычно женщина или кончает раньше, или не кончает вовсе».
– Уф! – выдохнул Петр Павлович Разумовский, прикрывая полами халата бедра Наташи.
Разбитая тарелка с картошкой лежала на полу, благо в нее ухитрились не наступить. Наташа принялась собирать с пола осколки, пачкая руки в растительном масле.
Разумовский же предложил:
– Давай еще выпьем.
– А вы? – изумилась Наташа, заметив, что Петр Павлович наливает только в ее рюмку.
– С меня хватит.
– Нет, одна я не пью.
– Одной пить можно, – хохотнул генерал, – трахаться одной нельзя.