Мишка косолапый гору перелез

Манро Элис

— А почему это должно его расстроить? — с искренним удивлением проговорил Грант.

— Да, расстроит. Конечно. Так поступать не годится. Сперва взяла домой, а потом — здрасьте! — повезла обратно. То домой, то обратно… — это будет сбивать его с толку.

— Но разве нельзя объяснить ему, что он туда будет ездить всего лишь с визитами. Неужто он не поймет смысла всего этого?

— Он прекрасно все понимает. — Она это сказала так, будто он пытается оскорбить Обри. — И все же это было бы отступлением от режима. Кроме того, мне пришлось бы подготавливать его, сажать в машину, а он большой, тяжелый мужчина, с ним не так просто управляться,

как вы, может быть, думаете. Я должна его усаживать на сиденье, складывать его кресло, упихивать в багажник, и ради чего? Если и идти на этакие труды, лучше уж свозить его в какое-нибудь место повеселее.

— А если я все это буду делать сам? — не отступал Грант, стараясь, чтобы его тон оставался ненавязчивым и спокойным. — Так-то конечно: зачем вам эти сложности.

— Сами вы не сумеете, — тоном поучения произнесла она. — Вы его не знаете. Вы не сможете с ним справиться. Он просто не потерпит, чтобы вы с ним возились. Столько мороки, а ему-то зачем?

Снова упоминать Фиону Грант не решился.

— Да лучше я его свожу куда-нибудь в большой торговый центр, — продолжила она. — Где он увидит детишек и всякое такое. Это, правда, тоже… Вдруг он расстроится, что никогда не видел двоих своих внуков и, может быть, никогда не увидит. Или вот яхты на озере. Они там уже появились, можно свозить его, пусть любуется, получит положительный заряд.

Она встала, взяла с подоконника над раковиной сигареты и зажигалку.

— Курите? — спросила она.

Он сказал «нет, спасибо», хотя не понял, предлагала ли она ему сигарету.

— Что — никогда? Или бросили?

— Бросил, — признался он.

— И как давно?

Он задумался.

— Да тридцать лет уже. Нет, больше…

Покончить с курением он решил примерно тогда же, когда закрутилось у них с Джеки. Никак не вспомнить только, то ли он сперва бросил и сразу ему такая награда, то ли решил, что подошло время бросать, и надо делать это сейчас, когда работает столь мощное отвлекающее средство.

— А я вот бросила бросать, — сказала она, прикуривая. — Взяла да и решила бросить бросать, и все тут.

Может быть, и морщинки поэтому. Кто-то — какая-то девица — когда-то просветила его насчет того, что у курящих женщин на лице появляются особого рода морщинки. Но и от солнца бывает то же самое. Или у нее просто кожа такая? — вон, шея вся тоже в морщинах. Морщинистая шея, но по-молодому налитые и стоячие груди. Такие противоречия для женщин ее возраста обычны. Хорошее и плохое, с чем генетически повезло, с чем нет, все смешивается. Очень немногие умудряются сохранить красоту целиком, хотя и в призрачном виде. Как Фиона, например.

Но не исключено, что даже и это не так. Не исключено, что он так только думает, потому что помнит Фиону юной девушкой. Не исключено, что такое впечатление может появиться только у того, кто знает женщину с тех времен, когда она была молода.

Так что, может быть, Обри, глядя на жену, видит старшеклассницу с загадочно раскосыми зеленовато-голубыми глазами, дерзкую и безнадежно желанную, — особенно когда она этак вот смыкает пухлые губки вокруг запретной сигареты.

— Значит, у вашей жены депрессия? — сказала жена Обри. — А как зовут-то ее? Вылетело из головы…

— Фиона.

— Фиона. А вас? Вы как-то, вроде, так и не назвали ваше имя.

— Грант, — сказал Грант.

Она неожиданно вытянула руку через стол.

— Будем знакомы, Грант. Я Мэриан.

— Ну вот. Теперь, когда мы знаем друг друга по имени, — вновь заговорила она, — глупо не сказать вам впрямую то, что я думаю. Я не знаю, так ли уж он по-прежнему рвется увидеться с вашей… увидеться с Фионой. Может, и нет. Я его не спрашивала, и он мне не говорил. Может, это у него мимолетный каприз был. Но мне в любом случае не хочется его туда везти: вдруг выплывет что-то большее. Такой риск я не могу себе позволить. Не хочу, чтобы с ним стало труднее управляться. Еще расстроится, вобьет себе в голову какую-нибудь глупость. У меня и так с ним забот полон рот. И помогать некому. Одна я тут! У меня же никого нет.

— А вы никогда не думали… Это, конечно, было бы для вас большое горе… Вы не думали, что его когда-нибудь придется отправить туда насовсем? — сказал Грант.

При этом он понизил голос почти до шепота, но она, похоже, не чувствовала необходимости говорить тише.

— Нет, — сказала она. — Насовсем он останется у меня здесь.

Грант помолчал.

— Что ж. Это говорит о вашей доброте и благородстве.

Он надеялся, что в слове «благородство» не прозвучит оттенка сарказма. Тем более что он и не имел этого в виду.

— Вы думаете? — удивилась она. — Благородство — это совсем не то, что мною движет.

— И тем не менее. Нелегко все-таки…

— Да, нелегко. Однако в моем положении большого выбора-то и нет. У меня просто не будет денег, чтобы это оплачивать, если я не продам дом. Дом это все, что у нас есть. Никаких других ни средств, ни источников дохода у меня нет. Пенсию мне начнут платить с будущего года, и у нас будет его пенсия плюс моя пенсия, но даже и при этом я не смогу себе позволить долго его там держать, сохраняя за собой дом. А он для меня много значит — ну, то есть дом, я хочу сказать.

— Мило, — сказал Грант.

— Ну, а что ж, нормально. Я столько в него вложила. Все эти ремонты, уход…

— Да, это я понимаю. Естественно.

— Терять его я не намерена.

— Понятное дело.

— И я его не потеряю.

— Я вас понимаю.

— Та его фирма нас обобрала подчистую, — сказала она. — Я не в курсе всяких там подробностей, суть в том, что на пенсию его буквально выкинули. И, в довершение всего, сказали, будто он должен им деньги, а когда я попыталась выяснить что к чему, он только повторял, что меня это не касается. Думаю, он отмочил какую-то дурацкую глупость. Но спрашивать его было нельзя, и я молчала. Вы же были женаты. То есть вы и сейчас, конечно… Сами знаете. А когда я только-только начала добираться до подоплеки всей той истории, мы сговорились с одними нашими знакомыми поехать отдыхать, и отменить поездку было нельзя. А во время поездки он вдруг подхватывает этот вирус, о котором никто слыхом не слыхивал, и впадает в кому. Так что он-то как раз ловко соскочил.

— Да, не повезло, — сказал Грант.

— Я не в том смысле, что он и впрямь заболел нарочно. Так вышло. Он на меня больше не злится, и я на него не злюсь. Жизнь есть жизнь.

— Что верно, то верно.

— От судьбы не убежишь.

Деловитым кошачьим движением она провела языком по верхней губе, слизнула крошки печенья.

— Меня послушать, так я просто философ какой-то, правда? А вы, говорят, были профессором в университете?

— Это давно было, — сказал Грант.

— Я-то не бог весть какая интеллектуалка.