Миссионеры
Шрифт:
Что же касается каноэ береговой охраны, то оно, потеряв мачту, и с заклиненной турбиной, было подхвачено вырывающимся из пролива течением и, каким-то образом проскочив минное заграждение, оказалось вдруг совсем рядом с Детским островом утренних. Оставалось последнее средство, и на каноэ к нему прибегли — взорвали кормовую турбину. Бледное спиртовое пламя метнулось расширяющимся кольцом от корабля и погасло. Правый корпус остался на плаву.
Но когда уже казалось, что он неминуемо должен войти в запретные для всех воды, из-за чёрного хребта Тара-Амингу на большой скорости
Да-да, архипелаг висит на последнем волокне верёвки, и вчера это волокно чуть было не оборвалось…
Сехеи поднял голову, и взгляд его задержался на Ити. Радостно оскалясь, она стояла под скрещением тяжёлых мачт — коренастая, малорослая, изукрашенная татуировкой от лодыжек до огромной пружинистой шапки мелкокурчавых волос. Как и у всех южных хеури, нос у неё будто проломлен. В разрез под нижней губой вправлен акулий зуб.
И показалось вдруг, что стратег сейчас улыбнётся.
Ити. Ити, прозванная Тараи. Она сделала этот надрез и вставила в него акулий зуб десятилетней девчонкой, нарушив тем самым четыре табу родного и тогда ещё дикого острова.
Говорят, миссионеры до сих пор с содроганием вспоминают этот акулий зуб. Хеури, которым прежде было как-то всё равно, где пропадают и чем занимаются дети, выпотрошили Птицу Войны и осадили миссию, возглавляемую не кем-нибудь, а самим Сехеи, временно отстранённым от командования флотом за излишнюю инициативность. Чудом успев переправить Ити на Аату-2, он затем подкупил вождя и поклялся перед племенем, что девчонка, украсившая себя подобно воину и преступившая таким образом четыре табу, была за это вчера четырежды убита.
Хеури содрогнулись. Один лишь колдун — огромный, чёрный — дерзнул приблизиться к Сехеи и робко попросил предъявить в доказательство отрезанную голову или хотя бы левую руку Ити. Сехеи посмотрел на колдуна как на слабоумного и язвительно спросил, что может остаться от человека, если человек был вчера четырежды убит. Колдун опешил и задумался. Не исключено, что он ломает над этим голову до сих пор…
Хорошие были времена!..
Глубокая синева за бортом сменилась светлыми зеленоватыми тонами. Чёрные щетинистые громады Ана-Тарау и Тара-Амингу отступили за горизонт, и теперь справа плыл Аату-2, Детский остров утренних.
Сколько бы раз ни оказывался в этих водах Сехеи, он неизменно бывал поражён: в двух десятках миль отсюда догорали заросли, и в безлюдных скалистых бухточках кто-то терпеливо подстерегал противника, готовый в любой момент плеснуть по воде красным коптящим языком пламени, и вдруг на краю этого ада — безмятежный зелёный островок, невредимый, запретный…
Над близкой цепочкой атоллов парил дельтаплан — непривычно белый. Беззащитно белый. Какой-нибудь мальчишка с острова совершал свой первый дальний (аж до самых атоллов!) полёт.
Боевые машины — в серо-зелёных пятнах, у них светло-голубое брюхо, они сливаются с небом, с морем, с зеленью. Поднять в воздух белый летательный аппарат — самоубийство. Везде, но только не здесь. Со дня основания Детских островов над ними не прогремело ни выстрела, ни разу в их воды не входили военные корабли — ни свои, ни чужие…
На подростков из огневого расчёта было забавно смотреть — такие они вдруг стали все неприступно гордые: снисходительно поглядывали на дельтаплан, на зеленеющую цепочку атоллов, на далёкую полосу пляжа, где наверняка кто-нибудь из старших ребят, собрав вокруг себя нетатуированных малышей, важно говорил, указывая на горизонт:
— А ну-ка определи!
И карапуз, подавшись к еле различимому за атоллами призраку судна, рапортовал потешным голосом:
— Поколение Ската! Лёгкий авианосец! Идёт из нейтральных вод! Оснащён: четыре девятиствольные установки! Три ракетоплана! Две кормовые турбины экстренного хода!..
— Две?! — И мальчуган постарше тоже впивался глазами в горизонт. — Точно, две… Тогда это «Тахи тианга». — Важность его пропадала бесследно, и он добавлял, чуть не плача: — Я же их помню всех из этой группы! У них ещё воспитателем была Ити-Тараи!.. К Сожжённым ходили, воюют уже… А мне ещё тут с вами… чуть не до Пришествия!..
Ах, как было бы славно пройти мимо Аату с обугленными мачтами, сбивая пламя с кормовых турбин, отстреливаясь из всех тридцати шести стволов от наседающих машин вечерних!.. Вот ведь как бывает: шли в нейтральных водах по самым опасным местам — и хоть бы один выстрел!.. Правда, Анги сгорел в гидроплане, но то Анги, а на самом-то судне — ни царапины, и турбину пробил своим же осколком! Добавишь к татуировке уныло-правильный завиток — вот и все заслуги…
Один из подростков, видимо, для поднятия боевого духа, мурлыкал вполголоса «Стрелковый ракетомёт»:
…вставь обойму, услышь щелчок, отведи затвор, нажми курок — убей вечернего!..— А вечерние поют: «Убей утреннего», — явно желая поддразнить, обронил кто-то из абордажной команды.
Песенка оборвалась. Подросток уставился на говорящего, потом — испуганно — на Ити-Тараи.
— Прямая передача с базы! — звонко доложил связист.
— Прими, — буркнул Сехеи и, в последний раз взглянув на дельтаплан, перешёл на палубу малого корпуса. Что-то не нравилось ему небо на севере. Похоже, приближался шторм…
Напряжённо всматриваясь в слабые вспышки далёкого гелиографа, связист вывязывал узлы. Сехеи, прищурясь, встал рядом.
База передавала обычным кодом. Что-то там случилось… Источник! Этого ещё не хватало…
— Дай-ка, — хмурясь, сказал Сехеи и взял из рук связиста шнур. Так… Узлы лаконично сообщали, что за время отсутствия стратега его Правая рука отстранил от командования его Левую руку. О чём и докладывал — сухо, не вдаваясь в подробности и не называя причин.
Сехеи медленно скомкал и сжал шнур в кулаке.