Мистер Джастис Раффлс
Шрифт:
«Мне осталось жить минуту, старая! – прокричал он за дверь. – Если этот мерзавец решится стрелять, но мне кажется, у него не хватит духу. Может быть, выберешься с черного хода и поднимешь тревогу?»
И тут осада кончилась, Банни. Вышла старая женщина, не менее отчаянно-храбрая, чем он, и втиснула мне в руку изумрудное ожерелье. Я уже хотел было отказаться от него, но не посмел. А старый грубиян схватил ее и затряс как мышь, пока я не перехватил его снова, и не пообещал на немецком, что, стоит ему высунуться на балкон в следующие две минуты, и он станет ein toter Englander! Это была еще одна заготовленная фразочка – означает она «мертвый англичанин». И я оставил его и старушку, которая вцепилась в него, но уже, слава Богу, не наоборот!
Я выдохнул и опустошил стакан. Раффлс и сам пригубил немного.
– Но
– Ну, начал я с того, что закрепил веревку на их перилах, сразу, как спустился. Они нашли ее свисающей до земли, как только выбежали из номера. Разумеется, ночь для дела я выбрал тщательно – было не только темно, как в шахте, но и сухо, как в пустыне, через пять минут я уже помогал всему отелю искать на дорожке следы, которых и быть не могло, и истреблять все, что только могло быть обнаружено.
– Так тебя никто не заподозрил?
– Ни единая душа, я вполне в этом уверен; мои жертвы меня первого замучили до зевоты рассказами о происшествии.
– Тогда зачем ты вернул добычу? Ты иногда так делал, я помню, Раффлс, но в подобном деле, да еще с этим боровом, признаюсь, я не вижу в этом смысла.
– Ты забыл про бедную старушку, Банни. У нее и так была безрадостная жизнь, а после этого случая он относился к ней хуже, чем к собаке. Я уважал ее за то, как смело она держалась, не поддаваясь на грубости мужа; это впечатляло даже больше, чем его вызов, брошенный мне; и существовала только одна награда, достойная ее, а именно – мой дар.
– Но как же ты провернул это?
– Безусловно, не выступив на публике, Банни, но, конечно, и не вверив ей мои секреты!
– Так значит, ты вернул ей ожерелье анонимно?
– Как и поступил бы, конечно, любой подонок-грабитель германской крови! Нет, Банни, я всего лишь спрятал его в лесу, там, где, как я догадывался, оно будет найдено. После этого осталось только приглядывать, чтобы его не нашел тот, кто захотел бы прикарманить. К счастью, мистер Шейлок объявил солидную награду, так что все сложилось, как надо. Он послал доктора к Сатане, заказал оленины и море выпивки, вечером того же дня, когда нашлось ожерелье. Охотник и я были приглашены на благодарственный ужин; я не отступал от диеты, так что и ему было неловко – раз уж я не сдавался. Между нами тогда словно кошка пробежала, и теперь я сомневаюсь, что состоится тот грандиозный пир, который должен был отметить наше возвращение из страны мертвых в Лондон.
Но пресловутый охотник на лис меня не интересовал. «Дэн Леви, похоже, крупный зверь, и его не так просто будет завалить», – заметил я чуть погодя. Притом совершенно не жизнерадостно.
– Весьма справедливое наблюдение, Банни; и именно поэтому мне так хочется его завалить. Это будет та схватка, которую наша дешевая пресса научилась называть гомерической.
– Ты сейчас о завтрашнем дне, или о том моменте, когда соберешься ограбить мошенника, чтобы заплатить ему же?
– Великолепно, Банни! – выкрикнул Раффлс, как будто увидел, что я дал удачный пас на спортивной площадке. – Как все-таки проясняет голову рассветный час! – он дернул занавески, и, как ученик открывает грифельную доску, открыл окно, разделенное рамами. – Ты понял, что звезды устали от наших разговоров, и стерлись с небес! Сам медоточивый Гераклит не просиживал ночи напролет, или его приятель не хвастался бы тем, что утомил само Солнце тем же методом. Много же упустили эти двое бедняг!
– Но ты не ответил на мой вопрос, – заметил я робко. – И кстати, не поделишься, как ты предлагаешь устроить это дело так, чтобы получить деньги?
– Если ты зажжешь еще сигару, Банни, – сказал Раффлс, – и в последний раз нальешь себе еще по маленькой, я тебе, конечно, расскажу.
И он рассказал.
Глава IV. «Наш мистер Шейлок»
Я часто гадал, в какой момент нашего разговора или на какой его фразе оформился у Раффлса тот его план, к исполнению которого мы немедля приступили; ведь мы без перерыва болтали с его приезда в восемь вечера и до двух часов ночи. Хотя с двух до трех мы обсуждали именно то, что делали потом с девяти до десяти, за одним исключением, которое стало неизбежным из-за совершенно неожиданного развития обстоятельств, о которых до определенного момента лучше не распространяться.
Достаточно будет сказать, что после долгой ночи в Олбани и краткой ванны с чашкой чая у себя, я нашел Раффлса, ожидающего меня на Пикадилли, и мы приблизились к челюстям Джермин стрит. Там мы кивнули друг другу, будто прощаясь, и я пошел дальше, но почти сразу развернулся, словно забыл что-то, и снова зашел на Джермин стрит, едва ли в пятидесяти ярдах позади Раффлса. Я и не думал догонять его. Я шел как раз позади, когда увидел первое затруднение, которое, впрочем, много времени не заняло; прямо в объятия Раффлса выскочил из конторы Дэна Леви один из его самых ранних клиентов. Последовали жаркие извинения, принятые с вежливой холодностью, за ними начались взволнованные излияния, которых я не расслышал издалека. Все это производил небольшого роста человечек, окруженный копной чернейших волос, жестоко мявший в руках свое огромное сомбреро, обращаясь к Раффлсу с речью, которую тот внимательно слушал. По виду собеседников мне ясно было, что речь шла не о только что случившемся столкновении; но я не смог разобрать ни слова, стоя у шляпной мастерской, пока Раффлс не зашел внутрь, а от его нового знакомого не донесся до меня новый залп грубых ругательств на ломаном английском, сопровождаемый взглядом горящих глаз.
«Еще одна жертва мистера Шейлока», – подумал я, и действительно, несчастный, вероятно, страдал от внутреннего кровотечения после изъятия фунта плоти; во всяком случае, жажда кровопролития читалась у него в глазах.
Я долго простоял у витрины шляпника, а потом зашел, чтобы выбрать кепку. Но в таких узких магазинчиках обычно очень темно, и я ощутил необходимость вынести несколько кепок наружу, чтобы определить их оттенок, и как бы ненароком оглядеть улицу. Далее я был коронован специфическим агрегатом, подобным печатной машинке, предназначавшимся для точного измерения и определения формы моего черепа, поскольку я намекнул, что не расположен надевать прибор в будущем более нигде. Все это заняло добрых двадцать минут, но, уже почти добравшись до мистера Шейлока, я вспомнил, что именно у этого шляпника имеются еще и соломенные канотье, и немедленно вернулся, чтобы заказать одно вдобавок к кепке. И так же, как очередная подсечка приносит улов, мое следующее метание туда-обратно (во время которого я всерьез задумался о новом котелке) принесло мне долгожданную встречу с Раффлсом.
Мы обменялись приветственными возгласами и рукопожатиями; воссоединение наше случилось практически под окнами ростовщика, и было настолько не по-английски сердечным, что между объятиями и хлопками Раффлс смог ловко протиснуть увесистый сверток мне в карман. Не думаю, что это движение заметил бы и самый придирчивый прохожий. Однако у улиц глаз не меньше, чем у вечно бдящего Аргуса, и хотя бы пара из них всегда следит за вами.
– Им пришлось посылать в банк за всей суммой, – шепнул мне Раффлс, – пачку они едва ли запомнили. Но не позволь Шейлоку увидеть его собственный конверт!
Через секунду он начал во всеуслышание бубнить нечто совершенно иное, а еще через миг уже поволок меня через порог конторы Шейлока.
– Позволь, я введу тебя и представлю, – заорал он. – Ты не мог выбрать партнера лучше, дорогой мой, это честнейший человек Европы. Мистер Леви освободился?
Чахлый молодой джентльмен, который говорил так, будто являлся обладателем заячьей губы или легкого опьянения – ни одно из этих предположений, впрочем, не было правдой, сообщил, что, да, вероятно, но он уточнит, что и сделал посредством телефона, переведя его с динамика на трубку. Затем он соскользнул со стула, и тотчас еще одному поспешно вошедшему человечку, столь же молодому, или, по крайней мере, так выглядевшему, но очень сходному с первым манерой речи, быстро вошедшему с каким-то делом, было велено подождать, пока джентльменов не проводят наверх. В помещении, куда мы взобрались, за стойкой красного дерева располагались еще клерки, и новоприбывший хрипло поприветствовал их.