Мистер Рипли под землей
Шрифт:
— Рана неглубокая, иначе она не кровоточила бы так, — сказал он. От мытья кровотечение, понятно, усилилось. — Возьми другое полотенце, — возьми что-нибудь, — сказал Том, выходя в спальню, где неожиданно ноги у него подкосились, и он мягко опустился на пол. Но сознания он не потерял и пополз обратно в ванную, так как там пол был выложен керамической плиткой.
Элоиза сказала, что надо наклеить лейкопластырь.
На минуту Том все-таки отключился, но не стал говорить об этом. Он добрался до туалета, где его вырвало. Взяв у Элоизы намоченное полотенце, он вытер им лицо. Спустя пару минут он стоял в ванной возле умывальника, потягивая шампанское, в то время как Элоиза сооружала повязку
— Почему ты носишь с собой лейкопластырь? — спросил он.
— Он мне нужен для ногтей.
Это было выше его понимания. Он придерживал пластырь, пока Элоиза отрезала от него кусок.
— Пластырь розового цвета, — сказал он. — Это попахивает расовой дискриминацией. Американское движение за права негров не потерпело бы этого.
Элоиза не поняла — Том говорил по-английски.
— Я объясню тебе это потом.
После этого они забрались в постель — шикарную широкую постель с четырьмя пухлыми подушками. Элоиза пожертвовала свою пижаму, чтобы подложить Тому под голову, если вдруг опять начнется кровотечение, но он не думал, что оно начнется. Элоиза улеглась голышом и была наощупь удивительно гладкой — как мрамор, — только мягкой и теплой. Момент был неподходящим, чтобы заниматься любовью, но Том все равно был очень счастлив и совсем не думал о завтрашнем дне. Возможно, это было неразумно с его стороны, но он решил побаловать себя и расслабиться. В темноте он слышал, как шипит шампанское в бокале Элоизы, и как она ставит пустой бокал на столик. Он прижался щекой к ее груди. “Элоиза, ты единственная женщина, которая заставляет меня ощущать настоящий момент”, — хотел он сказать, но чувствовал себя слишком усталым, чтобы говорить, да и мысль была, возможно, не такой уж глубокой.
Утром Тому волей-неволей пришлось дать Элоизе кое-какие объяснения, и он постарался сделать это поаккуратнее. Он сказал, что Бернард расстроен из-за своей английской подружки, что он может покончить с собой, и поэтому Том должен найти его. Возможно, он в Афинах. А поскольку полиции, которая разыскивает Мёрчисона, было важно не терять Тома из поля зрения, то лучше всего, если она будет думать, что он в Париже — у кого-нибудь из друзей, например. Он сказал Элоизе, что в понедельник ему должны привезти фальшивый паспорт. Они завтракали в постели.
— Не понимаю, что ты так нянчишься с этим чокнутым, — он ведь даже ранил тебя.
— Дружба есть дружба, — сказал он. — Почему бы тебе не вернуться в Бель-Омбр и не составить компанию мадам Аннет? Или, — сказал он, оживившись, — мы позвоним ей, а ты проведешь весь день и еще ночь со мной. Но лучше на всякий случай сменить отель.
— Ох, Тоом, — вздохнула Элоиза, но он знал, что на самом деле она не расстроена. Ей нравилось хитрить и делать секрет из того, в чем секрета не было. Она рассказывала Тому, какие штуки они с друзьями обоих полов проделывали в отрочестве, когда им надоедала родительская опека. Не хуже тех, что сочинял Кокто [70] .
70
Жан Кокто (1889-1963) — французский писатель, художник, театральный деятель, чье творчество развивалось от дадаизма к сюрреализму.
— Нам надо поменять фамилию. Какую ты хотела бы взять? Она должна быть американской или английской — из-за меня. А ты — моя жена-француженка. — Том говорил по-английски.
— Хм-м… Гладстон?
Том расхохотался.
— Что смешного в фамилии Гладстон?
Элоиза терпеть не могла английский язык, потому что ей казалось, что все слова в нем имеют вторые, гадкие
— Да нет, в самой фамилии нет ничего смешного, просто Гладстон был изобретателем чемодана.
— Изобретателем чемодана? Ты смеешься. Чемодан есть чемодан — что тут изобретать? Брось разыгрывать меня.
Они переехали в отель “Амбассадор”, на бульвар Осман, в девятом округе. Тут царила консервативная и респектабельная атмосфера. На этот раз Том зарегистрировался как Уильям Теник с женой по имени Мирей. Он еще раз позвонил в Гамбург и сообщил свое новое имя, адрес и номер телефона человеку с немецким акцентом, который жил у Ривза и часто снимал трубку, когда звонили.
После обеда Том с Элоизой сходили в кино и вернулись в отель к шести часам. От Ривза звонков пока не поступало. Том предложил Элоизе позвонить мадам Аннет и сам тоже поговорил с ней.
— Да, мы в Париже. Простите, что я вчера не оставил вам записки… Может быть, мадам Элоиза вернется домой сегодня вечером — пока точно не знаем. — Он отдал трубку Элоизе.
Было ясно, что Бернард в Бель-Омбр не появлялся, иначе мадам Аннет непременно упомянула бы об этом.
Спать они легли рано. Том безуспешно пытался уговорить Элоизу снять нелепые полоски пластыря с его затылка. Она купила какую-то французскую антисептическую жидкость цвета лаванды и пропитала ею повязку. Еще в “Ритце” она выстирала его шарф, и к утру он высох. Около полуночи позвонил телефон. Ривз сказал, что ему доставят то, что он просил, завтра вечером, в понедельник, самолетом “Люфтганзы”, прибывающим в Орли рейсом № 113 в 00.15.
— А как зовут человека? — спросил Том.
— Это женщина, Герда Шнайдер. Она узнает тебя по описанию.
— Замечательно, — сказал Том, очень довольный тем, что его заказ уже выполнен, хотя фотографии еще даже не дошли. — Хочешь съездить со мной в Орли завтра вечером? — спросил он Элоизу, после того как положил трубку.
— Я отвезу тебя. Я хочу быть уверена, что с тобой ничего не случится.
Том сказал, что его автофургон стоит на станции в Мелёне, и предложил позвонить Андре, парню из Вильперса, который иногда приходил к ним помочь в саду, и попросить его забрать машину и передать ее Элоизе.
Они решили остаться в “Амбассадоре” еще на одну ночь — на случай, если с паспортом будут какие-либо осложнения. Том подумывал о том, чтобы рано утром во вторник вылететь в Грецию, но окончательно решить это можно было лишь при наличии второго паспорта. К тому же надо было освоить новую подпись. И все это ради того, подумал он, чтобы спасти Бернарда. Том очень хотел бы поделиться с Элоизой своими чувствами и мыслями по этому поводу, но боялся, что она его не поймет. Может быть, она поняла бы его, если бы знала о подделках? Да, возможно, но только умом. Она сказала бы: “Но почему ты взваливаешь все на свои плечи? Разве не должны Джефф с Эдом позаботиться о своем друге и кормильце?” Том не стал ничего ей рассказывать. В определенном смысле лучше быть одному — легче действовать, когда у тебя развязаны руки и не сковывает ничье сочувствие.
Все прошло прекрасно. Том с Элоизой приехали в Орли в полночь, самолет прибыл по расписанию, и Герда Шнайдер (или женщина, носившая в данный момент это имя) подошла к Тому в зале прибытия.
— Том Рипли? — спросила она, улыбаясь.
— Да. Фрау Шнайдер?
Это была блондинка лет тридцати, интеллигентная на вид, по-настоящему красивая, абсолютно без всякой косметики. Было такое впечатление, будто она только что поднялась с постели, умылась и оделась.
— Мистер Рипли, для меня большая честь познакомиться с вами, — произнесла она по-английски шутливо, но с искренним восхищением. — Мне столько о вас рассказывали.