Мистер Вертиго
Шрифт:
Все это было печально, обидно, горько. Я так долго шел к своему успеху, а теперь, когда до бессмертия оставалась самая малость, приходилось поворачиваться и уходить несолоно хлебавши. Мастер Иегуда проглотил пилюлю не дрогнув. Принял удар геройски и без лишнего оханья. Наверное, это было красиво, но в моем тогдашнем репертуаре смирением и не пахло. Поскольку говорить больше было действительно не о чем, я вскочил и принялся пинать ногами мебель, а потом как сумасшедший замолотил кулаками в стену, будто боксер, боксирующий с тенью. Я орал, костерил судьбу, сломал стул и опрокинул ночной столик. Мастер Иегуда был мудрый человек и даже не попытался меня останавливать. И спокойненько выставил из палаты, пообещав возместить
Все было просто. Мастер Иегуда был человек достаточно умный и позволил мне вести себя так, кате я вел, и я не собираюсь обвинять его в потворстве и сваливать на него вину за свою глупость. Я не помнил себя от ярости и бушевал вовсю, когда вдруг в голову пришла идиотская, самая что ни на есть бредовая мысль. Конечно, в ту минуту она мне показалась блестящей, но это лишь оттого, что я не осмеливался посмотреть в лицо фактам, а когда начинаешь отрицать очевидное, то самым естественным образом напрашиваешься на неприятности. Мне отчаянно хотелось доказать мастеру, что он ошибается, что все его вычитанные теории стоят не больше, чем выдохшаяся газировка. Потому, спасая карьеру, я решил там же, не сходя с места, в палате филадельфийской больницы, третьего ноября 1929 года, немедленно все доказать.
Я перестал молотить о стену, повернулся к мастеру, раскинул руки в стороны и поднялся.
— Вот! — крикнул я ему. — Смотрите! Ну, и что теперь скажете?
Мастер смотрел на меня печальным, темным изучающим взглядом.
— Скажу, что в последний раз вижу Чудо-мальчика Уолта, — сказал он. — Скажу, что вижу человека из прошлого. Человека, который очень скоро пожалеет о том, что сейчас делает.
— Но я тот же самый, что был! — заорал я в ответ. — Это же самое главное, черт вас подери.
Мастер бросил взгляд на свои часы.
— Десять секунд, — сказал он. — По три минуты за каждую секунду. Гарантирую.
Я решил, что цели своей я добился, и, чтобы не рисковать, на всякий случай опустился вниз. Приступ начался, как и пообещал мой мастер, мгновенно. В ту же самую секунду, едва только ноги коснулись пола, в голове будто что-то разорвалось, она будто раскололась надвое, в глазах потемнело и вспыхнули звезды. От глубокого спазма меня вырвало, блевотина ударила фонтаном, изгадив стену, от которой я был в шести футах. В мозг вонзились пружинные ножички и принялись, подбираясь к центру, сверлить в нем дырки. Я сотрясся, я взвыл, рухнул на пол, но на этот раз мне не повезло: сознание осталось при мне. Я трепыхался на полу, будто камбала с крючком в глазу, просил помощи и умолял мастера позвать врачей, но мастер лишь покачал головой и отказался.
— Пройдет, — сказал он. — Меньше чем через час будешь как новенький.
Не сказав мне ни слова утешения, мастер спокойно поднялся, навел в комнате порядок и начал укладывать вещи.
Другого отношения я и не заслужил. Я не стал слушать слов мастера Иегуды, не внял его предупреждению и тем самым не оставил иного выбора, кроме как повернуться ко мне спиной, оставив учиться на собственном опыте. Теперь говорила свое слово боль, и вот к ней я прислушался. Я слушал ее ровно сорок семь минут и к концу урока усвоил все. Что порой избранный путь заводит в тупик. Что нужно всерьез подумать, чем заниматься дальше. Боль отлично вправила мне мозги, и, когда немного позже, но в тот же день, я вышел из больницы, они были уже более-менее в порядке. Я научился смотреть фактам в лицо. Принял урок всей душой и всей шкурой и твердо решил его помнить. Славные денечки прошли. Чудо-мальчик Уолт умер, и никакая сила на свете не могла вернуть его обратно.
Как парочка призраков,
— Ну вот, — сказал я, — кажется, наши пути разошлись.
— Неужели? — сказал мастер. — Это еще почему?
— Теперь вы начнете искать нового мальчика, так что ж я буду путаться под ногами.
— С какой стати я должен . искать нового мальчика? — Вид у мастера был искренне удивленный.
— Потому что я кончился, вот с какой. С такой, что лавочка закрывается, я больше не нужен.
— Стало быть, ты решил, я могу тебя так вот бросить?
— А почему нет? Все по-честному: пользы от меня никакой, так что ж вам теперь, не жить, что ли? Вы вправе строить новые планы.
— У меня и так есть новые планы. У меня их сто… или тысяча. Полны руки, карманы и даже носки. Я набит по горло новыми планами — того гляди, начну чесаться, так что уж лучше я выложу немножко на стол, поделюсь с тобой.
— Со мной?
— С кем же еще, заморыш несчастный! Однако не разговаривать же на пороге — не дело, правда? Идем поднимемся в номер. Закажем себе ланч, сядем и поговорим серьезно.
— Все равно не понимаю, зачем я вам.
— Что же тут понимать? Да, на левитации мы погорели, но это не значит, что мы уж совсем вышли из игры.
— Хотите сказать, мы остаемся партнерами?
— Пять лет долгий срок, шпендрик. Нам с тобой пришлось через многое пройти, и я к тебе вроде как привязался. К тому же моложе я не становлюсь. Глупо было бы отправляться снова кого-то искать. Не теперь, не в моем возрасте. Я полжизни потратил на то, чтобы найти тебя, и не намерен от тебя отказываться только потому, что жизнь нам немножко накостыляла. Нам нужно, как я уже сказал, обсудить, как быть дальше. Если мои планы придутся тебе по душе, останемся партнерами. Если нет, поделим денежки и отправимся дальше каждый своим путем.
— Денежки? Бог ты мой, про них-то я начисто забыл!
— Ты думал о другом.
— Н-да, видно, так шмякнулся, что извилины выпрямились. Так сколько мы там заработали? Сколько у нас есть, босс?
— Двадцать семь тысяч долларов. И все лежат здесь, в этом самом номере, все наши и свободны от налогов.
— А я-то уже решил, что опять начинать с нуля. Но так-то лучше. В смысле, что двадцать семь кусков неплохие денежки, а?
— Конечно, неплохие. Могло быть и хуже.
— Значит, в конечном итоге корабль остается на плаву?
— Вот именно. Мы хорошо поработали, Уолт. А, учитывая наступивший кризис, можно даже сказать, отлично. Корабль не корабль, но лодочка у нас есть, теплая и сухая, и нам плыть по морям бедствий куда проще, чем многим.
— Так точно, сэр.
— То-то же, приятель. Команда, на борт! Дождемся попутного ветра, снимемся с якоря, и — раз-два, взяли — только нас тут и видели.
Я отправился бы с ним на край света. На лодке, на велосипеде, да хоть на брюхе ползком — способ передвижения не имел для меня значения. Мне было важно только одно — быть вместе с ним, там, где он, и идти туда, куда он. По пути из больницы и до гостиницы я считал, будто все потерял. Не только работу, не только жизнь, но и мастера тоже. Я думал, я больше не нужен и он вышвырнет меня за порог и ни разу обо мне не вспомнит, а теперь я знал, что все не так. Я для него не только средство добычи денег. Не только летательный аппарат с заглохшим теперь движком ц. отпавшими крыльями. На счастье или на несчастье, но мы всегда будем вместе, и для меня это было дороже, чем все аншлаги на всех стадионах вместе взятые. Не хочу сказать, будто будущее перестало казаться мне в тот момент черным, но все-таки оказалось вполовину светлей, чем могло бы. Мастер остался со мной, да не просто остался — в кармане у него были спички, чтобы освещать дорогу.