Шрифт:
Светлой памяти Алексея Вячеславовича Атеева
(1954-2011)
Писаки, ебаки и чубаки
(вместо предисловия)
В ушедшем 2017 году имели мы неосторожность принять участие в литературном конкурсе, упоминать название которого не стоит как из этических, так и из рекламных соображений. Надо сказать, что посвящен он был хоррору. С сожалением дошли мы до этапа самосуда работ, когда авторы оценивают рассказы своих коллег, и констатировали печальнейшее состояние, в котором жанр Кинга и Кунца пребывает в современной России. Огромное количество литературных фриков, широко известных в узких кругах, занимаются не более, чем переписыванием
Что же в действительности кроется за этим непрерывным потоком графоманского безумия? Только элементарное отсутствие новых форм и сюжетов. Даже пресловутый «Ебака» подкачивает в этом плане, являя собой не более, чем наглый плагиат Джорджа Лукаса.
В мире, где все сколько-нибудь пугающие сюжеты уже вышли из-под пера людей, куда более талантливых, чем описанное сообщество писак (писателями их назвать язык не поворачивается), именно поиск новых форм, новых образов и линий – есть сложнейшее и, вместе с тем, почетнейшее дело, отличающее автора от графомана со стажем. Запад уже пережил подобный кризис хоррор-авторов в начале 1990-х, знавал он и графоманов от литературы, которые могли обновить давно изъезженный сюжет разве что потоком сальностей (взять хотя бы знаменитого Бентли Литтла). Ничего хорошего у писак тамошних не вышло, а имена их пополнили топку литературы ужасов, придя под гром переводческих фанфар на не избалованный ужасами (да и вообще книгами) российский литературный рынок. Не сумев отыскать принципиально новой формы, эдакие Бентли Литтлы заставили старика Кинга вновь нарушить обещание не писать романов и взяться за перо. Сдались. Дали слабину.
Чего не хватило? Только сугубо национального колорита. Вся Америка боится пугающих клоунов с детства, а потому очевидно, что кинговский Пеннивайз или капитан Сполдинг из «Дома 1000 трупов» будут самыми популярными героями американских масс-медиа. Столь же очевидно, что лучше, чем Кинг или автор «Дома» Роб Зомби вряд ли кто-то из их земляков сможет тему раскрыть. Ну и уж тем более очевидно, что внедрять этот сюжет в российскую книжную действительность – дело более, чем неблагодарное. Необходимо искать похожие элементы в русской истории – но никак не в великой русской классической литературе, чьи герои с легкой руки плохих школьных учителей, может, и вызывают у школьников ассоциации с Дракулой, но никак не достойны порхать по страницам «Ебак».
Найдя, преподносить этот сюжет тоже надо иначе. Иван, родства не помнящий, не может знать, чего боялись его отцы и деды, а потому его надо принудительно сталкивать с мрачными страницами истории. Делать это возможно, размасштабируя перед ним то, что ему страшно на сегодняшний день. И даже учитывая, что в этом сборнике не все рассказы имеют местом действия Россию, новая форма в их подаче состоит в обновленном способе подачи материала, который, надеемся, будет интересен и нов для российского читателя.
Мы постарались отыскать эти новые формы и линии – вернее, сложное дело поиска начато; понятно ведь, что одним сборником рассказов революции не совершить. Отзывы читателей станут маяком дальнейшего движения; верно ли избран путь? Если нет, то куда идти и стоит ли вообще продолжать движение? Мы всегда для них открыты: aaronsvalner@gmail.com.
В заключение надо сказать немного о человеке, памяти которого посвящен сборник. Это – наш земляк, магнитогорец Алексей Атеев, автор первых русских романов в жанре ужаса, таких, как «Солнце мертвых», «Загадка старого кладбища» и «Псы
Вавилона». Болезнь унесла его рано – ему не было и 60 лет, но и за эту короткую жизнь он сумел начать тот поиск, обрыв которого начисто столкнул с рельсов локомотив отечественной хоррор-литературы. Мы постояли над его обломками и начали движение с того места, на котором, как нам кажется, Атеев остановился. Потому и решено было назвать сборник первым сборником русского хоррора, что после смерти классика прошло слишком много времени – имеем ли мы право считать себя его преемниками? Быть может, это новый путь?
Да, мы знаем, что на нас обрушится шквал разгромной критики. Первому всегда трудно. Но за первым следует второй, и в этом – великая логика исторического и литературного прогресса, остановить который невозможно!
Листабо
«Бойся своих желаний – если очень чего-то хотеть, оно может и сбыться… Если очень кого-то звать – он может и прийти…»
У Америго Пьемонкези нестерпимо болела спина. Солнце светило ему прямо в лицо из открытого окна, но закрыть его не было никакой возможности – таково было требование художника, которому все не хватало света. Свечение так ярко и мощно разлилось по замковой галерее, что в его палящих лучах дон Пьемонкези не мог даже рассмотреть портреты предшественников, чье созерцание всегда прибавляло ему терпения в минуты, когда больная спина ныла, но государственные дела не позволяли принять горизонтальное положение. Дож даже стал опасаться, что краски на старинных гравюрах выцветут, и лиц вовсе нельзя будет рассмотреть после этого визита портретиста. Неудивительно – окна здесь открывались редко, да и то чаще всего вечерами, оттого-то дон Америго так сильно переживал за бесценные творения художников, навсегда сохранившие легкой кистью мастера страницы истории республики.
Но не это сейчас волновало его больше всего. И даже не очередное противостояние с Союзом десяти, в которое он вклинился так неудачно и не вовремя и которое грозило ему лишением престола. А то, что и без того растянутая во флотских сражениях спина от более чем часового сидения на стуле в неудобной позе просто разламывалась. И как только он ни умолял художника прерваться – проклятый инквизитор был непреклонен. На него, видите ли, в сей час снизошло вдохновение…
Всем богам, каких знал старый безбожник дон Америго, помолился он в этот час – но неизвестно, эти ли молитвы или проклятия, мысленно посылаемые натурщиком на несчастную голову художника, были услышаны свыше. А только так или иначе, позирование пришлось прервать – вице-дож синьор Антонио Скарлатти вошел в галерею, неся впереди себя свиток.
–Дуче, Вас сию же минуту требует совет.
–Какого черта им еще нужно? Разве мы не договорились обсудить все на завтрашнем заседании?
–Да, но там сейчас обсуждается закон о налоге на роскошь.
–И кто его внес?
–Скуола пекарей.
–Удивительно, что не скуола ювелиров, – сыронизировал дон Америго. – Сами видите, чем я занят.
–Сожалею, но государственные дела важнее. Вам придется прерваться.
Разведя перед бранящимся художником руками, Пьемонкези пулей выскочил в сопровождении Скарлатти из галереи и направился в Совет, который заседал через две улицы отсюда. Как только они вышли за дверь, дож поблагодарил своего коллегу.
–Спасибо Вам, что вытащили меня из лап этого деспота, иначе я уж приготовился отдать Богу душу. – И добавил, обращаясь к приказчику дворца: – Выпроводите этого мазилу и велите закрыть все окна, я опасаюсь за творения мастеров…
Заседание Совета было нелегким. Неспроста представители демократической партии устроили эту провокацию – о действительном характере принимаемого закона дож догадался спустя несколько минут обсуждения. Скуола пекарей потребовала обложить налогом тех, чье состояние превышало десять тысяч гиней. Дожу не полагалось иметь таких богатств в личной собственности, но ни для кого в республике не было секретом, что супруга дона Америго, Сантуцца Пьемонкези, чье родство восходило к самим Медичи, была куда богаче иных членов Совета. С одной стороны, дож как руководитель республики должен был быть заинтересован в доходах бюджета, а с другой принятие положения било бы по его собственному карману. Демократы решили уничтожить его, подумал дон Америго, но получасовое сидение в удобном кресле все же навело его на мысли о том, как в этот раз избежать разгромного поражения и перенести его хотя бы на завтра – ведь завтра будет слушаться доклад апелляционного суда об отмене ряда принятых дожем законов.