Мистическая фантастика. Рассказы

Мистическая фантастика рассказы

Грех майора Симонова

Желтолицее, как китаец, хорошо отдохнувшее за сентябрьскую ночь солнце, еще цеплялось за острые зубцы темно – зеленых, почти черных елей, когда команда директорского катера комсомольского леспромхоза по крутой тропинке спустилась на берег Печоры, Солнце с веселым любопытством разглядывало хмурых, болевших после дня лесника речников. Капитан Савельев Виктор Петрович – высокий, сухощавый, пятидесятилетний мужик со спины сошел бы за молодого парня, да и морщин у него почти не было, лишь матовый цвет лица выдавал возраст. Отвернув бродни, он неторопливо вошел в холодную, как фригидная женщина осеннюю реку, наклонился, окунувшись с головой, выдохнул из груди воздух, прозрачными пузырями выпрыгнувший из воды и выпрямился. Фыркнув по – лошадиному, стряхнул ладонями, сверкнувшие, словно бриллианты капли, как гребнем расчесал растопыренными пальцами рук мокрые волосы. Ему немного полегчало. Савельев вышел на берег, посмотрел на опухшие лица подчиненных, усмехнулся и достал из сумки полуторалитровую бутылку пива, предусмотрительно припрятанною с вечера и наполнил протянутые, словно, по команде кружки. Пиво пенилось, как вода за кормой моторной лодки. Речники чокнулись и начали пить, не отрываясь от кружек, крупными, глотками. Глаза у них прояснились, голоса повеселели. По второй каждый вы пил не спеша, закусывая большими кусками малосольного хариуса, принесенного страстным рыбаком – мотористом катера Пашкой Боровиковым. Болтун и балагур он в любой кампании быстро становился своим. Люди любили его за открытость души, готовность и умение шуткой гасить ссоры и скандалы обычные в русском праздничном застолье. Допив пиво, столкнули лодку в Печору. Капитан и рулевой сели первыми. Пашка вытолкнул лодку на глубину, только потом запрыгнул сам, завел мотор и сел у руля. Команда спешила к своему катеру, который они перед праздником поставили в уютный заливчик за Якшей, как гостиницу для приехавших сделать дела, заодно и отдохнуть от городской суеты, Москвичей. Лодка шла ходко. Прозрачно – зеленые усы под носом моторки поседели от пены. Команда надеялась, что у оставшихся на катере охотиться и собирать ягоды москвичей еще осталось привезенное ими спиртное. Водки, вина и пива у них было запасено, чуть меньше, чем воды в Печоре. На день лесника подарили команде пол ящика водки и упаковку полуторолитрового пива, поэтому вчера погуляли от души. Давно так беззаботно не отдыхали. В смутные перестроечные времена вечно чего то не хватало: то

водки, то денег, то настроения. Когда же у нас власть поумнеет и даст народу жить спокойно: хорошо зарабатывать, растить детей, отдыхать. Каждый генсек был с придурью: Хрущёв, Горбачев, теперь Ельцин! Савельев в сердцах плюнул в ни в чем неповинную печорскую волну и вздохнул. Пашка заглушил мотор, лодка, по дуге вошла в залив, и замерла, уткнувшись в мокрый песок. Паша, выпрыгнув из моторки, вытянул ее на четверть длины по смешанному с галькой песку на берег. Теперь она была похожа на остроносую, выбросившуюся на берег рыбу. С сумками, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить, ещё отдыхавших москвичей, мужики поднялись на катер в рулевую рубку. Они рассчитывали поменять малосольного сига и хариуса на пару бутылок водки, чтобы поправить, подорванное за праздник здоровье. Дожидаясь пробуждения москвичей, поставили вариться картошку и вскипятили чай. Москвичи все не просыпались. Ждали час, потом еще один – тишина, никаких признаков жизни, – Наверное, всю ночь гудели, понимающе посмеивались мужики. Небось, девок в Якше нашли – хихикнул Пашка,– они им за ночь жару дали, парни очухаться не могут. Ты бы пошел, Петрович, потревожил, мочи нет ждать. Щас бы, пару стаканчиков дерябнуть и на травку, покемарить минут пятьсот. Смотри, благодать какая! Не подвело бабье лето, глядишь – не налюбуешься! День, действительно радовал. Медово – золотые лучи солнца не жгли – ласкали. Хотелось, замурлыкав, как кошка, растянуться на травке, любуясь роскошно разодетым лесом. Осень, словно потерявший разум художник, не уставая, перекрашивало листья на деревьях. Они меняли цвет ежечасно, глаза не успевали уследить и запомнить: зеленые, желтые, малиновые, багряные – как праздничный фейерверк, украшали синеву над головой. Обессилев, листья один за другим падали, задевая за ветви и стволы, чиркали по ним, тревожа душу тихим шепотом прощанья, трепетом неумелого, робкого полета. Упав, они гасли, терялись в траве, как потухшие в полёте искры ночного костра. Н а сердце было радостно и тревожно от предчувствия близких, неотвратимых, неуютных дождей, грязи, слякоти и скуки. Савельев решительно встал и пошел в директорскую каюту, где, как он предполагал, спали гости. Знаком он был только с одним Грушко Виктором Степановичем, приехавшим на разведку, познакомиться с директором и договорится о поставках в Москву доски и кругляка. Видимо, с директором они поладили, поэтому директор согласился сдать в аренду катер с командой. Такое было в первый раз. Боровиков Петр Викторович человек в годах, старой социалистической закваски не верил, что капитализм всерьез и надолго. За свою долгую жизнь, он насмотрелся на заскоки и капризы вождей, Надеялся, что Ельцин перебесится и все пойдет по старому, поэтому старался не связываться с выскочками коммерсантами, норовившими урвать кусок пожирней, и исчезнуть не заплатив, по блатному – кинуть. Только профессиональный праздник и затяжное безденежье, заставило его вести переговоры о сдаче катера в аренду. К гостю должны были подъехать компаньоны из столицы, они хотели и дела сделать, и отдохнуть на северной природе, благо погода стояла теплая, солнечная. По просьбе Грушко, катер поставили на якорь в уютном заливчике, неподалеку от когда то знаменитого на весь Советский Союз Якшинского заповедника с лосефермой. Совсем недавно сюда то и дело привозили иностранцев, часто приезжали ученые. Любили бывать диссиденты, видимо прятались от власти в глуши. Грушко отпустил команду праздновать день лесника, сам в одиночестве остался ждать приезда друзей: Отосплюсь, отдохну, за ягодами похожу, над смыслом жизни и о вечном подумаю. В Москве некогда, суета заела. Савельев согласился с ним. Сам он в Москве больше двух дней не выдерживал. Раздражала бесконечная сутолока, толкотня – не жизнь а базар в праздничный день. С такими мыслями он открыл дверь каюты. Заглянув с порога, он сначала понимающе улыбнулся увидев Грушко и его друзей спящими за столом заставленным водкой, пивом и закусками. Приглядевшись, забеспокоился: слишком неестественными были позы гостей. Войдя в каюту, понял, что они уже никогда не проснутся, и позвал товарищей. Пока они шли, он разглядел на светлых рубашках гостей Грушко ржавые пятна, засохшей крови и чёрное пятно на правом виске самого Грушко. В бессильно упавшей на лавку руке, он держал пистолет. Прибежавшим речникам войти в каюту не дал, чтобы не затоптали следы. Они послушно застыли на пороге с открытыми ртами. Мужики и сами после выпивки могли поскандалить, помахать кулаками, но до стрельбы у них дело никогда не доходило. Среди бутылок Савельев разглядел пакетик с белым порошком и папиросы. Похоже, друзья перепились, накурились и поссорились, У Грушко крыша поехала, застрелил друзей потом себя – задумчиво сказал капитан. А, может, он их сюда специально заманил, чтобы отомстить – предположил Пашка. Решил замочить и утопить в болоте или Печоре. Тогда зачем сам застрелился? – спросил Савельев.– Ладно, это не наше дело, пусть милиция разбирается и по рации позвонил в Комсомольск участковому. Тот, приказав ничего не трогать, никого не подпускать до его приезда, позвонил в районное отделение милиции. В наше переломное время торжества общечеловеческих ценностей, из которых самой общей оказалась жадность, жажда денег любой ценой, лишь бы, побольше и побыстрей одним трупом никого не удивишь. Сегодня, наживаясь за чужой счет, не останавливаются даже перед убийством. Киллеры без работы не сидят. Российский капитализм не отягощает себя совестью и моралью – истинно волк в овечьей шкуре демократии с клыками вампира. Но, даже в такое непутевое время для маленького таежного поселка три трупа за раз дело чрезвычайное, поэтому оперативная группа из района выехала, действительно оперативно, и к четырем часам была на месте трагедии. Синий потрепанный уазик остановился у черного джипа москвичей. Смотрелся он жалко, как нищий, выпрашивающий милостыню у разодетого богача. Возглавлял группу старший следователь районной милиции ст. лейтенант Соловьев Михаил Викторович. Пока шли к катеру, участковый торопливо докладывал об увиденном. Речники, во главе с капитаном спали на траве. Видимо, пока сторожили катер, успели хорошо похмелиться. Теперь, раскинув руки, как Гоголевский казак из Запорожской сечи, громко храпели на траве. Судя по количеству пустых бутылок, погуляли москвичи славно. Пакетик с белым порошком, скорее всего был кокаин. Компания веселилась, не обременяя себя принципами и законами. Соловьев впервые столкнулся с таким кровавым делом, раскрыв его можно получить долгожданную звездочку, поэтому нужно очень постараться. Приказал подчиненным работать внимательно, улик не упускать . Осмотрели, сфотографировали, пришла скорая, погрузили трупы, собрали вещь доки отправили в райцентр на экспертизу. Допросили команду и директора леспромхоза. Они ничего о причинах убийства не знали. В райцентр вернулись поздно вечером и разошлись спать, решив, что Утро вечера мудренее. Но и утром ничего кроме версии о ссоре разогретых спиртным и наркотиками компаньонов, придумать не смогли. Им в помощь республиканский прокурор отправил следователя по особо важным делам Симонова Михаила Николаевича. Проклиная ухабы, он за семь часов одолел на своей девятке дорогу до Троицко Печорска. Разбитая вдрызг, она утомила его так, что за ночь в гостинице не отдохнул, поэтому приехал в райотдел в плохом настроении. Прочитав материалы, подготовленные Соловьевым, остался ими недоволен. Хорошо подумав, решил, что читать коллегам мораль смысла нет. Люди, что смогли сделали. На большее у них ни знаний, ни опыта, ни желания надрываться за копейки из – за каких то приезжих москвичей. Экспертиза подтвердила, что смерть наступила от пуль выпущенных из пистолета Грушко. У всех в крови алкоголь и наркотики. В пакете кокаин, папиросы с анашёй. Видимо напились и накурились до одури. Придется согласиться с выводами Соловьева: убийство и самоубийство в результате действия водки и наркотиков. Симонов еще раз перечитал протокол допроса директора леспромхоза. Боровиков сказал, что Грушко хорошо разбирался в лесе, лесозаготовке и переработке древесины, уверял директора, что сам хороший вальщик и тракторист. Симонов решил узнать у директора, откуда у Грушко эти познания. Разыскав в справочнике телефон леспромхоза, позвонил. Ответившая ему секретарша, соединила с директором. Представившись, Симонов спросил: Петр Викторович, не знаете, где и когда Грушко мог работать вальщиком и трактористом?

Бородин ответил не задумываясь: У нас в Коми за рэкет пять лет зону на Чиньяворике топтал, там и лесозаготовителем стал. Говорил, теперь день лесника каждый год, как свой профессиональный праздник отмечает. Дружка на зоне из Троицка-Печорска завел. Кликуха Рябина, нет, скорее не Рябина, а Калина. Звонил ему от меня, о встрече договаривался. Грушко мне понравился, клялся, что завязал, с криминалом больше не связывается, работает официально, платит налоги и живет спокойно. Я ему поверил, но, видимо, чужая душа, действительно, потемки. Поблагодарив директора, Симонов простился с ним и дал команду Соловьеву разыскать и вызвать на допрос уголовника по кличке Калина. Соловьев справился быстро, Калинин Василий Николаевич состоял на учете, обязан был каждый месяц отмечаться у участкового. После обеда он стоял в кабинете Симонова. Среднего роста в дешевом китайском спортивном костюме, плохо протрезвевший, или уже хорошо похмелившийся, он с порога стал требовать адвоката. Когда узнал, что вызван, как свидетель по делу мертвого Грушко успокоился и заговорил. В зоне Грушко быстро заслужил авторитет: хитрый, жестокий, сообразмтельный, он быстро научился работать бензопилой, стал вальщиком, потом трактористом. Работал, ел и дрался он левой рукой, поэтому получил кличку Левша, которой гордился. Занимался боксом, классно работал нунчаками. На днях приезжал в гости, отлично погуляли за его счет. Я еще, попросил его захватить до Якши молодую девчонку, фармацевта из аптеки – Зайцеву Светку. Оформив протокол, Симонов отпустил Калину. После его допроса сомнения в самоубийстве Грушко окрепли. Левша не стал бы стреляться правой рукой. Пуля вошла в правый висок, значит, стрелял кто то другой, имитировавший самоубийство Грушко. По видимому, не знавший, что Грушко левша. Нужно отрабатывать новую версию, искать истинного преступника, С чего начать? Грушко повёз в Якшу молодую девушку, нужно навести о ней справки, допросить и осмотреть постельное белье с катера, на котором спали москвичи. Простыни были связаны узлом и лежали в кабинете следователя, никто их не осматривал, захватили на всякий случай. Симонов развязал узел и осмотрел простыни. Увидел то, что ожидал. На одной из простыней небольшое пятно крови и белесые, словно накрахмаленные разводы – пятна спермы. Значит, все таки :Шерше ля фам – ищите женщину, или нескольких. Позвонил в Якшу на квартиру Князевых. Ответила мать, дочь к телефону не пригласила, сказав, что нет дома и вообще ее дочери с милицией разговаривать не о чем. Симонов сел в девятку и поехал в Якшу. К его удивлению за гравийной дорогой следили– проглаживали утюгом – привязанной к тросу тракторной гусеницей, поэтому доехал быстро за три часа. Сначала мать ссылаясь на болезнь к дочери его не пускала, заслоняя дверь в спальню пышной грудью рвущейся из ситцевого халата. Света услышав материнскую ругань вышла, держась за стенку. Симонов, извинившись за беспокойство, спросил: может ли она поговорить с ним? Света высокая длинноволосая блондинка, лет двадцати была в одной сорочке, мать помогла ей дойти до кровати, уложила и укрыла одеялом. Симонову стало ясно, что девушка не симулирует. Бледное лицо, дрожь в руках и ногах, говорили о болезни. Милое круглое лицо с курносым носиком, большие синие глаза, туманили слезы. Девушка сильно волновалась, стараясь казаться спокойной. Щадя девушку, Симонов решил поговорить без протокола: Света я расследую дело о смерти москвичей, гостивших в ваших краях, прошу помочь . Мне очень важно, восстановить по минутам их жизнь за последние дни. – Чем может помочь моя дочь, если она их в глаза не видела– закричала мать девушки. – Прошу вас выйти из комнаты и не мешать нам разговаривать, иначе придется вызывать вашу дочь в милицию.

Мама, очень Прошу, выйди. – Какие секреты

могут быть от матери!– Заворчала хозяйка, но на улицу вышла.

Мне сказали, что Грушко подвозил тебя из Троицко Печорска до Якши. Расскажи, что произошло в дороге. Протокол я оформлять не буду. Расскажи честно, как было дело. Девушка побледнела, губы искривились, она упала лицом в подушку и зарыдала. Её худенькое тело бил озноб. Симонов попросил мать принести воды, чтобы успокоить девушку. Софья Мироновна кинулась на него, как десантник в атаку – сжав кулаки и громыхая проклятиями: Вон, из дома! Девочка столько пережила! До психушки довести дочь хотите, не позволю! Слова взрывались, как снаряды. Симонов невольно пригнул голову. – Сволочи, негодяи, когда простой человек о помощи просит вас близко нет, не дозовешься. Зато, за деньги богатого подонка, готовы землю рыть, честным людям жизнь портить. Не дам! Сволочи, негодяи! Вам бы только козла отпущения найти и дело закрыть! Бандиты грабят, убивают, насилуют – прячетесь, боитесь тронуть! Увидев, что и дочь и мать на грани срыва, Симонов подождал пока они успокоятся. Наконец наплакавшись, Света попила воды и сказала, что готова все рассказать: У мамы гипертония. Часто повышается давление. Фельдшерский пункт закрыли, срочную помощь оказать некому, поэтому она попросила меня привезти ей таблетки клофелина для понижения давления. Я купила и стала искать попутку до дома. Моя знакомая Лена Гончарова, всю ночь пьянствовавшая с Калиной и Грушко, узнав о проблеме, разыскала Калину, тот уговорил Грушко захватить с собой меня. В пути он вел себя вежливо, шутил, рассказывал анекдоты, сыпал комплименты. Говорил, что в Москве хорошую, честную девушку найти трудно. Кругом одни шлюхи, поэтому до сих пор не может жениться. Вот на тебе, женился бы, не раздумывая. Скромную, домашнюю девушку сразу видно. Света краснела, но слушать было приятно, хотелось верить. Коммерсант ей все больше нравился. У поворота на Якшу он предложил сначала проведать катер, потом ехать к матери. Отвезу до дома, заодно с будущей тещей познакомлюсь, сто грамм с тестем выпью. Света, чтобы не дожидаться попуток, согласилась. Катер был на месте, посторонних не было. Грушко предложил зайти взять с собой из его запасов хорошего вина, водки и пива, чтобы ехать к будущим родственникам не с пустыми руками. Собрав сумку, сказал, что проголодался и предложил наскоро перекусить и выпить шампанское за знакомство. Голодная Света согласилась. Выпили, закусили шоколадом, потом она вышла в туалет, когда пришла, шампанское уже было налито. Она сказало, что ей хватит, Грушко уговорил выпить на дорожку. Выпила и почувствовала, что опьянела, голова закружилась, стало весело, она перестала стесняться и стыдиться, даже закурила. Стены закачались и поплыли, догоняя дым от сигареты. Видимо Грушко подсыпал в шампанское наркотик. Проснулась, сразу даже не поняла, где находится, голова трещала, тошнило. Оглядевшись, она увидела, что лежит голая, рядом с Грушко. Стала вспоминать, как здесь очутилась. Когда до нее, наконец, дошло, что случилось, вскочила и голая кинулась бежать сама толком не понимая куда и зачем. Грушко догнал её, подхватил на руки и понес в каюту . Она попыталась сопротивляться , но он начал целовать ее, клялся, что ничего страшного не произошло, что непременно женится на ней, ведь, она досталась ему девушкой. Он конкретный пацан, не кидала, слово сдержит. Вчера у них было обручение, маленькая свадьба, после приезда его друзей из Москвы, устроят большую, веселую, какой в Якше еще не видели. О такой чистой , чудесной девушке он мечтал всю жизнь и теперь очень счастлив, что наконец то нашел. Не зря за тридевять земель ехал. Говорил так искренне, что она поверила. Потом, сказал, что в таком виде домой ей ехать нельзя, нужно отоспаться, встретить друзей, которые должны появиться с минуты на минуту, потом ехать. Свете очень хотелось верить, что все кончится хорошо, что отец с матерью не будут ее ругать и стыдить за сделанное. Наоборот, будут рады богатому жениху. Она успокоилась, повеселела Грушко сказал, что у них начался медовый месяц во время которого он хочет научить жену всем тонкостям любви. Чтобы меньше стеснялась, предложил выпить шампанское, дал выкурить сигарету. Реальность опять исчезла, Света раскрепостилась и выполняла желания жениха, утомившись уснула. Пока она спала, Грушко встретил своих друзей. Представил их проснувшейся Свете: высокий, чернявый Дима, лысоватый, коренастый качек Сергей. Они поздравили ее с богатым женихом, обещали пышную свадьбу и богатые подарки. Потом они заявили, что проголодались и попросили накрыть на стол. Света отварила картошку, порезала буженину, колбасу, свежие огурцы и помидоры. Сели за стол, парни выпили, потом Сергей принес пакет с белым порошком и предложил нюхнуть. Рассыпали порошок, свернули из бумаги трубочки и стали вдыхать через них порошок носом, быстро развеселились, Уговорили попробовать Свету. Она, боясь рассердить жениха втянула порошок носом, потом выкурила сигарет, выпила шампанское больше ничего не помнит. Проснулась голая, рядом храпели голые парни, тело болело, мутило. Придя в себя, поняла, что этой ночью у нее было сразу три мужа. От стыда и отчаяния она не хотела больше жить. Вскочила, кинулась бежать, ноги заплетались, споткнувшись о Сергея, упала на Диму. Он проснулся , рассмеялся и спросив: что понравилось? – полез на нее. Она закричала, стала сопротивляться, царапаться. Тогда он ударил ее раскрытой ладонью в лоб, голова закружилась. Дима изнасиловал ее. Проснулись Грушко и Сергей, стали решать, кто будет следующим. Она расплакалась и стала проситься домой. Грушко достал пистолет и сказал, что если она не будет слушаться, он пристрелит ее, а труп утопит в болоте. О том, что она здесь никому не известно, поэтому и искать не будут. Света лихорадочно размышляя, как освободиться, вспомнила про клофелин и когда ее голую, чтобы не убежала послали за водкой и пивом, достала несколько таблеток и бросила в водку. Водку поставила на стол. Парни ничего не заметили, выпили водку с клофелином и уснули. Накинув на себя платье и схватив туфли, она босиком выбежала на лесовозную дорогу. Бежала, плохо соображая куда, сколько времени прошло не помнит. Когда ее догнал гружёный лесовоз, упала, потеряв сознание. На ее счастье в машине ехал отец. Увидев дочь, он сначала не поверил собственным глазам. Побрызгав на лицо водой, привел её в чувство, и расспросил, что случилось. Она забилась в истерике. Узнав из ее сбивчивых речей, где находится катер, посадил дочь в кабину, отвез домой и передал матери. Пока Света металась в бреду, мать, отпаивая ее все это время травами, не спала сутки. Москвичей она не убивала. Усыпила клофелином, пистолет даже в руки не брала и кто убил москвичей не знает. Когда убегала с катера, все были живы. Бледная, трясущаяся от ярости мать закричала: чего привязался к девчонке! Ей и так от этих подлецов досталось. Убить их мало. Были бы живы, собственными руками им яйца оторвала. Посмотрев на ее могучие плечи, Симонов поверил ей. Потом подумал и спросил: Где найти твоего мужа? – А он тебе зачем? В тот вечер, как дочь привез, сразу поехал разгружаться, свидетели есть. Разгрузился домой приехал, больше никуда не ходил. Соседи подтвердят. Сутки от дочери не отходили. Нам не до этих подонков было. Симонов поехал на лесопильный цех, где разгружались лесовозы с сортиментом. Попросил начальника цеха показать ему Князева, когда приедет под разгрузку. Минут через двадцать, из подъехавшего маза выпрыгнул черноволосый, кудрявый, похожий на кавказца водитель, Начальник цеха показал на него. Симонов подошел к невысокому, кряжистому мужику. Нос с горбинкой и карие глаза не оставляли сомнений в его горячей кавказской крови. Колючий, неломкий взгляд говорил о сильном и упорно характере – такой не простит– подумал Симонов. Поздоровавшись, попросил поговорить с ним по важному для его дочери вопросу. Сели в девятку. Князев был спокоен и уверен в себе, если и волновался, то виду не показывал. Мне вам сказать нечего. Встретил дочь, отвез домой и поехал под разгрузку, свидетелей пол поселка. Так, что идите своей дорогой , гражданин начальник. Мне добавить нечего. У меня железное алиби. Симонов понимал, что будь он на его месте, сказал бы и сделал тоже самое. Нельзя позволить подонкам ломать и калечит жизнь простым людям, именно безнаказанность делает их такими смелыми и наглыми. Преступники с деньгами откупаются, простых людей сажают за копейку, им приходится надеяться только на себя. Посмотрел в острые, по звериному злые глаза, и сказал: я понимаю вас. Сам бы на вашем месте поступил так же, сочувствую и хочу помочь. Постарайтесь вспомнить не видел ли кто нибудь вас на катере?

–На понт берешь, начальник? Вы за звездочку, да за зеленые и святого готовы засадить. Не в чем мне сознаваться. Я этих москвичей и в глаза не видел.

Симонов разозлился: Не хочешь по хорошему , тогда предъявлю обвинение твоей дочери. Она видела москвичей, была у них на катере, повод их убить у нее был.

В ответ на эти слова, хищно сверкнули темные глаза, блеснули белые зубы. Настоящий зверь – подумал Симонов.– Знал бы, Грушко с кем связался, обошел бы Свету стороной.

–Пиши, мент, я застрелил. Нужно было, яйца им оторвать и живьём в муравьиную кучу закопать.

– Рассказывай подробно. – приказал Симонов.

–Чего рассказывать? Увидел Светку бледную, еле живую, понял беда. Кровь в голову ударила, плохо помню, что делал. Светка показала, где катер находится и потеряла сознание. Начался бред. У меня в глазах почернело, дороги не вижу. Остановил МАЗ, схватил монтировку и бегом на катер. Метров пятьсот до него было. Захожу, вижу – спят падлы. Пистолет на столе лежит. Мигом все продумал: выстрелил первому в висок, Двое проснулись уложил и их. Протёр пистолет и вложил в руку первого. Чтобы все было шито– крыт, ничего трогать не стал, с порога ушёл в машину. Пиши, подпишусь.

–Ничего я писать не буду. Может, и я сделал бы то же самое. Только по пьянке не проболтайся, а то и сам сядешь и меня подведешь. Карие глаза водителя смотрели настороженно и удивленно: Это все? Арестовывать не будешь? Или это теперь новый ментовский прием?

–За что арестовывать? У тебя же алиби. Встретил больную дочь на перекрестке, отвез домой и поехал разгружаться, разгрузился и сразу домой поехал, ухаживать за больной дочерью.

–Так оно и было. Спасибо земляк! Оказывается и среди вас люди попадаются.

–Везде есть. Успехов в труде! – Симонов сел в девятку и поехал в райцентр. По дороге еще раз неспеша обдумал всё, что произошло за день. Не хорошо брать грех на душу. А грех ли? Вон, комиссар Мегре, в Жёлтом псе Жоржа Сименона, цивилизованный, законопослушный француз, а взял на себя вину за яд в бутылке с вином, чтобы спасти влюбленных бродяг, да еще и бежать помог. Я сделал много меньше: не разглядел пятен на грязных простынях и в протокол не записал того, что Грушко левшой был.

Соловьев встретил его сухо, с трудом скрывая недовольство:

– Ну, рассказывай, чего откопал в Якше.

– А, я ничего и не копал. За ягодами ездил, жена попросила. Так, что успокойся. Дело вы раскрыли сложное, кровавое, молодцы! Ждите теперь наград. Тебе наверняка, звездочка на погоны за Москвичей упадёт. Готовь коньяк.

– Почему не сказал про ягоды? Мы бы их тебе и тут нашли, а стол сейчас накроем – повеселел Соловьев.

Симонов позвонил генералу, доложил, что дело закончено и попросил разрешения вернуться. Довольный генерал дал добро. Через пятнадцать минут все сидели за столом. Коллеги весело галдели, Симонов понял, что вместо врагов у него теперь появились новые друзья и уже ничуть не жалел, о том что тремя подонками на земле стало меньше. Выпив рюмку коньяка, попрощался, сел в машину и резко нажал на газ. Колеса обиженно взвизгнули, закрутились, замелькали километровые столбы вдоль построенной голодными зеками дороги Троицко– Печорск Ухта.

последний бой графа Дракулы.

Весёлые, майские звёзды сияли над нашими головами, как шляпки золотых гвоздей, вбитых в черный бархат ночного неба. Новорождённый месяц, узкий, неокрепший был лёгок, нежен и прозрачен, как , потерянное ветром пёрышко перистого облака. Воздух, настоенный на аромате цветущей сирени, дурманил голову мечтами и лишал сна влюблённых. Мы с Ольгой сидели у костра, околдованные прелестями майской ночи. Сердце, то сладко замирало, от перехватывающей дыхание нежности, то вздымало грудь гулкими взволнованными ударами. Ощущение близкого чуда живёт во мне с первых минут знакомства с Ольгой.

Я, до мельчайших подробностей, помню тот день. Толстые, сизобрюхие тучи неторопливо плыли по высокому, густо – голубому небу. Они напоминали мне сытых коров, пасущихся на синем лугу. Некоторые, мимоходом, поливали город мелким, как бисер, дождём. Пёстрые, словно отчеканенные из меди и бронзы листья клёнов, падали на асфальт с ослабевших ветвей. Струи дождя приклеивали их к чёрному, блестящему, как кусок антрацита, асфальту. Дождь кончился внезапно, снова, улыбнулось солнце, цветы зонтов свернулись в бутоны. Мне было грустно и одиноко в ярко раскрашенном Бабьим Летом парке. Неожиданно в ушах зазвенел завораживающий, как песня жаворонка в летнем небе, женский голос. Он пел мой любимый романс: Я ехала домой. Душа была полна неясным для самой, каким то новым счастьем.