Мистические города
Шрифт:
Мы с Кейсом лезем на телеграфный столб. Я вижу, как он смотрит на шрамы у меня на руках и ногах, чувствую его зависть. Мы забираемся на самый верх и бросаем на провода пару кроссовок Маркуса. Маркуса подстрелили две недели назад, и теперь его «найки» будут отгонять от нас проклятых птиц, когда мы курим или строим планы. Эти гребаные голуби разбалтывают увиденное стаям девчонок, которые кучкуются подальше от нас. Но ботинки, как моча, метят наш участок, они обладают особой магической силой, которая таится в пятнах пота на подкладке и в грязной резине.
Извиваясь, мы сползаем вниз,
Глаза Тазера блестят. Высунув язык, он часто дышит, широко оскалив острозубую пасть. Когда он встает и рысцой бежит по дороге, нам ничего не остается, кроме как последовать за ним.
Кейс кричит остальным, говорит, что мы уходим с Тазером. Слышу гордость и страх в его голосе. Он идет в первый раз, его кожа пока еще ровная и ничем не примечательная. Рик З., который тут у нас вроде как за главного, когда собаки позволяют, кивает и возвращается к своей травке. Две ночи назад мы удачно сходили на дело, и еще пару дней никого из нас будет не оторвать от еды и курения травки. Даже те, кто дорос до того, чтобы поймать телку, оставляют в покое свои члены, пока нам хватает плана для кайфа.
Мы следуем за Тазером по сплетению улиц и аллей, везде темно, пахнет алкоголем и гнилью. Когти Тазера цокают по черной дороге. Он помахивает хвостом, но от ходьбы, а не от особой радости вести нас. Думаю, что он, может, и доволен нами, может, даже гордится, но показывать это, тем более каким-то дурацким вилянием хвоста, — ни за что.
Кейс младше меня, но крупнее. Выше дюйма на два. Мне приходится задирать голову, разговаривая с ним, впрочем, как и с остальными. Я ростом ниже всех, кроме совсем молокососов. Наползает ночь, холодает, мы сжимаем кулаки, опасаясь каждой тени; Кейс бросает на меня взгляд за взглядом — в каждом немой вопрос. Тазер никогда раньше не выделял его из группы, и он готов наделать в штаны от страха и волнения.
Я не смотрю на Кейса и стараюсь его успокоить. Я расправляю плечи, шагаю быстрее. Мне здесь все привычно, и Кейс должен это понять. Должен это почувствовать. Должен рассказать остальным все до мельчайших подробностей.
Тазер все идет, и даже я начинаю терять представление о том, где мы находимся. Многоэтажные дома сменяются двухэтажными, двухэтажные — одноэтажными, мы идем дальше, и дома опять становятся больше. Люди тоже меняют цвет. Я никогда не уходил так далеко от дома, от подвластной нам территории. Над головой летят птицы, и никакие кроссовки не помешают им нас увидеть. Даже у собак во дворах, мимо которых мы проходим, неживые глаза. Их челюсти никогда не ощущали холодного металлического привкуса револьвера, только безвкусный дробленый сухой корм из пластиковой миски. Тазер совсем не такой.
Солнце садится. В брюхе урчит — мало еды, много травы. Кейс сзади сходит с ума, пытаясь делать вид, что все в порядке. Тазер привел нас к торговым рядам. Может, он хочет, чтобы мы угнали какой-нибудь автомобиль, — я уже положил глаз на прелестный маленький «мустанг», — но мы проходим через парковку и заворачиваем. Сверху то включается, то гаснет фонарь, как будто кто-то щелчками включает и выключает солнце, чтобы испортить мне вконец зрение.
Мусорные баки и бутылки, картонные коробки и запах гнилых фруктов. Такой хлам всегда попадается нам в аллеях. Такой хлам заставляет нас чувствовать себя как дома везде, где бы мы ни находились. Но вот впереди слышится шорох. Всхлип. Тазер отходит в сторону и садится, свесив язык в кривой ухмылке.
У меня нет оружия — хреново, что нет. Тазер никогда не просил меня драться для него, но придет день, когда попросит, и когда это дерьмо случится, у меня не будет ничего, кроме ножей.
Еще всхлип и гуканье. Головорезы не издают таких звуков, так что драться мы, вероятно, не будем. За мной идет Кейс: «А?» Но я не отвечаю. Мне нужно сохранять невозмутимость перед ним и Тазером. Я делаю несколько шагов вперед, пока тени не обретают истинные формы.
Это женщина, ребенок и собака.
Женщина белее бумаги там, где нет грязи, а грязи на ней много. В ее широко раскрытых глазах застыл испуг, она тянется к ребенку.
Ребенок на земле подле часто дышащей собаки — коричневой суки, кажется овчарки, — изо всех сил присосался к ее животу. Черт побери, она его выкармливает. Кейс встает почти рядом со мной, лишь чуть позади, невнятным шепотом озвучивая мои мысли.
— И что нам делать? — бормочет он.
Я смотрю на Тазера. Обычно понять, что думает собака, если она не попрошайничает или не злится, сложно, но что-то в глазах Тазера, что-то темное и запутанное, посылает приказ прямо в мой мозг, и он звучит отчетливее слов.
Мерзость, — говорит он мне. — Убей его.
Боже! Я не успеваю совладать с собой, и у меня перехватывает дыхание, Кейс замечает это. Я поворачиваюсь спиной к женщине и обреченному на смерть младенцу и говорю Кейсу, чего хочет Тазер, приготовившись к его возмущению и страху.
Но Кейс только смотрит через мое плечо на ребенка и кивает.
— Мы легко с этим управимся, — говорит он. — Вокруг никого. Можем заодно и женщину прикончить.
— Нет, только его.
Я говорю не слишком быстро, но медленнее, чем хочется. Я никогда раньше не проливал крови, если только кулаками или ногами, и я никогда не убивал. Тазер, видимо, считает, что я готов. Видимо, это проверка. Я отказываюсь от мысли повернуть голову и опять посмотреть на него. Не такой уж я слабак, и мне не хочется им казаться.
Боже, мне и не представить, какой шрам я получу за это. Чем сложнее задание, тем сильнее впиваются собаки в тело, рвут его, оставляют отметину и шрам. Мои руки испещрены проколами и царапинами, но они мелкие, с возрастом могут совсем исчезнуть. Тогда мне будет нечем оправдать свою жизнь, нечем остановить других, чтобы они не издевались надо мной, будто я кусок дерьма, никчемный слабак.