Мистификация (сборник)
Шрифт:
Впереди показался холм — такой же голый и унылый, как и всё здесь. Навстречу отряду Клаппы вышла новая группа хавронов. Шестерку каталей, тянувших фургончик, сменила другая шестерка. Появился пропавший было Ланна. Левая рука все больше тревожила его. Рассогласование времен в теле опасно увеличилось. Не надо было откладывать перевоплощение. Вероятно, и Мат-Магону, милому пареньку, еще не достигшему никаких степеней из-за замедленности мышления, несладко. Ему жаль несчастного Мат-Магона.
— А себя не жаль?
Себя Ланне тоже было жаль, но в своей хвори он сам виноват, — затянул перевоплощение. А в недугах Мат-Магона
В каменистом холме виднелось отверстие. Один за другим солдаты пропадали в нем, хронавты и дилон проследовали за ними. Узкий туннель круто спускался вниз. Аркадий отметил, что каменные стены туннеля светятся. Самосветящийся туннель расширился и превратился в пещеру, тускло освещенную стенами, затхлую и сырую. К пленникам приблизился Клаппа.
— Будем пережидать хроноворот. Пока отдыхайте.
— Одному из нас надо поесть, — сказал Асмодей, показывая на Аркадия. — Где пакет с запасами пищи?
— Все ваше вон там. — Клаппа показал на дальний угол. — Возьмите, что захочется, кроме оружия и аппаратов.
Хотя света было чуть-чуть, хронавты вскоре разглядели, что большинство солдат не отдыхают, а страдают. Это было не спокойное убежище от налетающих снаружи хроноворотов, а лазарет искалеченных и умирающих от ран. Отовсюду доносились жалобное рычание и стоны. Аркадий спросил Ланну, откуда столько пострадавших, ведь ни Старейшины, ни Ронна не говорили, что в этих местах недавно происходили битвы, а без жестокого сражения не могло бы появиться столько раненых.
Ланна долго не отвечал — то ли впал в трудное размышление, то ли телепатически допытывался разъяснений у самих хавронов.
— Здесь не сраженные в битве, а пострадавшие в хроновороте. Отряд хотел вторгнуться на нашу половину планеты, но его покарала природа. Он попал в хроноворот, в солдатах разорвалось время. Часть сразу погибла, остальные спаслись в этой пещере. Здесь время единое, но мало кто выйдет отсюда. Только два-три десятка не пострадали, они и захватили нас.
Ланна, вдруг прервав объяснение, страшно завизжал и бросился в сторону. В полусвете пещеры его невысокая худая фигурка быстро пропала среди массивных хавронов, слоняющихся между лежащими. Некоторое время слышался его голос, в нем смешивались радость и отчаяние. Аркадий побежал на голос. Но Ланна замолчал, и Аркадий остановился, не соображая, куда же идти в беспорядочном навале раненых и искалеченных! Подоспевший киборг показал вправо:
— Он побежал туда. Там споткнулся и упал. Я все видел!
Бесцеременно расталкивая солдат, не церемонясь и с лежащими, Асмодей поспешил в сторону, где упал Ланна. Кто-то охнул, кто-то грозно зарычал, кто-то жалобно взвизгнул. Аркадий схватил киборга за руку:
— В тебе нет жалости, Асмодей! Ты шагаешь по телам!
— Жалость у меня есть, — с достоинством возразил киборг. — Полный комплекс жалости к людям. К раненым, к больным, к маленьким, к большим. К женщинам, детям и старикам даже усиленная. Но ведь это не люди, а обезьяны, да еще враги людей, да еще вооруженные. Зачем их жалеть? Им надо вредить, а не жалеть их.
— Асмодей! Если мы когда-нибудь вернемся на Латону, я попрошу Марию домонтировать в тебе еще один комплекс — человеческую жалость ко всему живому, нуждающемуся в помощи.
Философское мышление у Асмодея запрограммировано
— У людей, Аркадий, много излишних комплексов, понижающих жизненную эффективность. Если бы мне поручили сотворить людей, я применил бы более рациональную программу.
— Здесь он! — заорал Асмодей и большим прыжком перепрыгнул через троих лежащих. — Ланна! Ланна!
Ланна, стоя на коленях, склонялся над чьим-то распростертым телом. Киборг повернул дилона к себе. Мордочка Ланны жалко кривилась, из глаз катились слезы. У молодого Различника от потрясения отказало умение телепатировать свои мысли в человеческое сознание, он только громче обычного повизгивал — мысли не трансформировались в слова.
— Салана! — дошла наконец до хронавтов воплощенная в слово мысль. — Я нашел мою Салану! Ей плохо, иновременник, ей очень плохо, моей дорогой Салане, моей единственной Салане!
Аркадий тоже опустился на колени, всмотрелся в лежащую на полу фигуру. Сияние стен в этом уголке было особенно скудным, но света хватало, чтобы разглядеть дилона, резко отличавшегося от всех, кого Аркадий успел повидать. О том, что дилоны разнополы, Аркадий знал: Ланна часто вспоминал, что у него была подруга, похищенная рангунами. Но в Ратуше он не видел женщин и уже думал, что если они и имеются, то внешне их не различить от дилонов-мужчин.
Но одного взгляда на Салану было достаточно, чтобы понять, что она точно женщина и что до сих пор хронавтам встречались — преднамеренно, наверно, — одни мужчины. Дилоны ростом не брали, среди внушительных хавронов Ланна терялся, а Салана была еще меньше своего друга. И она разнилась от него не только ростом, но и всем обликом — тонкая, без таких длинных рук, она еще имела и волосы на голове, их было немного, рыжих, мягких, коротких (скорее шерсть, чем волосы) но, вероятно, они всего больше и выделяли ее и, вероятно, всех женщин-дилонок от гологоловых дилонов-мужчин.
Салана лежала на правом боку, Аркадий видел только один ее глаз, глаз жил, в нем было страдание и страх. Она вся сжалась, когда Аркадий наклонился к ней, еще сильней вдавилась правым боком в пол.
— Она боится тебя, — протранслировал Ланна. — Она всего боится, а тебя особенно: она еще не видела людей.
— Могу я с ней говорить, Ланна?
— Она не знает, как переводить свои мысли в ваши слова. И она потеряла три четверти спектра своих мыслительных излучений. Она почти не понимает меня. Ей очень плохо, иновременник. Посмотри сам, что сделали с ней отвратительные хавроны.
Ланна повернулся к Салане, что-то ей внушал, слегка повизгивая, — в визге было столько нежности и горя, что по одному этому звуку Аркадий понимал: он сам страдает. Она что-то отвечала, тихий стон сопровождал ее ответ. Потом она стала поворачиваться на спину, Ланна помогал, охватив здоровой рукой ее плечо. Даже в бредовом видении Аркадию не могло померещиться то, что он увидел.
Перед ним на спине, беспомощно раскинув руки, лежала маленькая, тоненькая, изящная дилонка. Но это было не одно, а два существа в одном теле: одно — правая половина Саланы, другое — левая ее половина. Единое тело складывалось из двух частей, и эти части столь разнились, что невозможно было вообразить, что они вообще могут составить что-то физически единое.