Мистификация (сборник)
Шрифт:
А вот с установкой дело не ладилось. Не хватало какой-то требухи, которая выпускается только в Сарабандии и только под строгим правительственным контролем. Подрядчик намекнул, что не плохо бы нам встрять и помочь. К такому обороту меня подготовили, и я ответил неопределенно.
Мы обосновались в приморском городке. Весь этот Гуманистан — бесплодное плато, которое обращается к морю двухсотметровым уступом, кое-где расчлененным узкими извилистыми долинами, и городок был втиснут в одну из этих щелей.
Контроль за иностранцами в Гуманистане жесткий, особенно не погусаришь.
Брат Недреманное Око, тыча в морскую даль смуглым пальцем, обратился ко мне с длинной речью, которую перевел брат-подрядчик.
— Он говорит, триста лет назад тут, недалеко от берега, утонул голландский корабль. На нем везли с Явы серебро. Он и сейчас там, на дне. Сегодня штиль, вода прозрачная, его видно. Если хотите, можно посмотреть.
— А глубоко там?
— Метров шестьдесят. Но видно хорошо.
— Серебро, поди-ка, подняли до последнего гроша?
— Нет. Это национальный мемориал. За-по-ведник. Можно только смотреть уважаемым гостям.
Меня удивило такое почтение к древнему разбитому корыту.
— Несколько моряков с того корабля спаслись. Одна шлюпка. Они здесь высадились. Они не могли уехать и остались здесь. Один стал визирем у нашего короля. А когда король умер и визирь умер, королевы взяли себе еще одного в мужья и короли. Эти моряки делали большую пользу. Их потомки — самые уважаемые роды в стране. Мы из такого рода.
Брат Недреманное Око не умолкал, и брат-подрядчик продолжил:
— Один был лекарь. Трахома, оспа. Он делал прививки от коровы. Построили мельницу. От ветра. Тот, который лекарь, нашел траву сеять вместе с пшеницей, чтобы зерно было крепкое и богатое.
— А потом пришли англичане, — от многознания посочувствовал я.
— Сюда не пришли. Они были там. Где город. Им был нужен город и порт и чтобы не было пиратов. Мы не пираты, и они сюда не ходили.
— И про серебро не дознались?
— Сыновья клялись отцам, что никому не расскажут.
— И вы клялись?
— Нет. Теперь не клянутся.
— Почему? В одну чудную лунную ночь кто-нибудь нагрянет и мигом высосет со дна весь клад.
Братья захохотали. Брат Недреманное Око развеселился настолько, что кое-как произнес по-нашему:
— Нет, нет. Локатор. И батарея ракет. Бджум-бджум-бджум — и все. Не промахивают себя. Японские.
— А нас они не «бджум-бджум-бджум»?
— Нас — нет. Они знают. Я предупредил.
Я задрал голову и повел взглядом по верхнему краю археозойского отруба умершей каменной плиты. Только что я чувствовал себя здесь, как первочеловек на нехоженом поле побоища богов, ан, оказывается, где-то в этих глыбах задолго вперед меня прижилось в потай родимое кусучее семя!
— Не смотри, — отсоветовал Недреманное Око. — Хорошо
Этот смуглявый бес гордился! Гордился гнилыми досками в тине морской, родовыми заслугами и даже японским самострелом, прилаженным среди камней. Гордился, шкура продажная! И братец его ученый, готовый за гроши чуть ли не на воздух поднять гигантскую махину, с таким трудом сооруженную на задворках географии, — он тоже гордился!
Впрямь забурел я на конном заводе — оторопь берет при виде разносторонности своих собратий.
И вот им, таким, с битюжьего соизволения в лапы мой снуленький? Да им пистоны к детскому пугачу продавать нельзя: вмиг соорудят пакость для кровавого разбоя!
На резиновой лодке мы добрались до места, где, по уверениям Недреманного Ока, лежал на дне затонувший корабль. В воду сунули обзорную камеру, но я ничего не мог разглядеть сквозь такую толщу. Нырять на глубину — для меня безумие. Анхель-хранитель тоже не изъявил желания лезть в пучину. Братья-разбойнички полопотали, и Недреманное Око ткнул пальцем в сторону моториста. Тот белозубо улыбнулся, напялил сбрую и пал за борт. Минут через пять он вынырнул, подняв над головой сжатый кулак. Братья подхватили его, помогли перевалиться в лодку и снять снаряжение. Некоторое время парень сидел, бессмысленно таращась и слизывая кровавые потеки из носу. Потом шумно вздохнул, опять заулыбался и подал мне на разжатой ладони серый ноздреватый камушек. Брат-подрядчик перехватил камушек, поскреб ногтем, сполоснул за бортом и вручил мне — серебряную монету:
— Вот. Видите? Все правда.
Я вынул из бумажника десятку и протянул парню. Тот сжался и робко глянул на брата Око. Око благосклонно кивнул, и моторист, просияв, сунул бумажку под ветошь, на которой сидел.
— Не положено, — укоризненно сказал Око. — Иностранная валюта. Очень щедро. Сейчас разрешаю. Больше никому не давать. Тюрьма.
— Как сувенир, — сказал я.
— Сувенир! — захохотал Око. — Сувенир! Полгода заработок. Сувенир!
Пока шли приготовления к пиру, я сидел на камне, опустив ноги в воду. Вечерело. Бледное небо, густая синева моря, багрово-бурые библейские утесы.
Анхель помалкивал шагах в десяти сзади, а во мне поднималось что-то неизъяснимое. Словно вот сейчас я встану и начну прорицать, сам не понимая рвущихся наружу звуков, корчась и захлебываясь от невозможности исполнить волю, наказующую мне. И вдруг нечаянно произнесу странное слово — и небо разверзнется, хлынет палящий бесцветный свет, утесы распадутся, а море встанет стеной. Меня сшибет, заткнет дыхание, но я еще успею догадаться, что это гром.
Я разом видел и этот крах и безмятежность, и влачащуюся во мраке «звезду» и мой рисунок ее потрохов, и Апострофа на круге и Мазеппа за полированным столом, и тысячу других предметов и событий. Словно у меня было не одно зрение, а семь, словно я мог заодно существовать в семи мирах, в одних буйствуя, в других подвергаясь буйству, в третьих растворяясь в упоительном немыслии.