Мистика московских кладбищ
Шрифт:
Донское монастырское кладбище теперь, кажется, становится местом сбора останков знаменитых русских со всего мира. Через год после перезахоронения Деникиных и Ильиных сюда привезли и торжественно предали земле еще одного известного деятеля белого движения — генерала Владимира Оскаровича Каппеля (1883–1920). Каппель командовал корпусами и армией в колчаковских вооруженных силах. Последняя его должность — главком Восточного фронта. Погиб генерал под Иркутском 25 января. По другой версии, — умер от воспаления легких в Забайкалье. Похоронен Каппель был в Харбине, под стеной русской Свято-Иверской церкви. Но когда русские эмигранты, после Второй мировой, вынуждены были оставить коммунистический Китай, то заселившие Харбин китайцы сровняли могилу Каппеля с землей. И на долгие годы она была потеряна. Лишь
А в августе 2008-го в Донском монастыре был похоронен Александр Исаевич Солженицын. Для тех, кто более или менее знает Солженицына — его судьбу, его творчество — сам факт похорон писателя в Москве, в историческом, заповедном некрополе, представляется чем-то из ряда вон выходящим, еще недавно, казалось, совершенно немыслимым, абсурдным.
Абсурдным было само возвращение Солженицына в Россию. В это не верили ни на родине, ни в эмиграции. В разговоре с автором этого очерка Владимир Максимов отозвался на намерение Солженицына вернуться довольно скептически: до понедельника еще надо дожить…
Но он вернулся. Он проехал, как триумфатор, всю страну с Дальнего Востока до столицы. Хотя, по нашему мнению, вряд ли толпы людей по Транссибу, да и в самой Москве вполне осознавали значение этого явления: скорее, просто шли полюбопытствовать на какую-то мировую величину, как на забавность, — время-то было, когда не выплачивались зарплаты и пенсии, а шахтеры сидели на рельсах и только касками стучали.
Новая власть, установившаяся в 1991-м, была убеждена, что приехал ее могучий союзник, опершись на которого можно и дальше ставить над людьми шоковые эксперименты. Но оказалось все ровно наоборот: в страну приехал не союзник экспериментаторов, а грозный, бескомпромиссный их изобличитель.
Пожив какое-то время на родине, Солженицын, увидел, понял, насколько здесь всё закостенело, насколько всё изъедено ржавчиной всех семи смертных пороков, насколько поражены самые души людей. И не только власти — это-то само собою! — но и души черни оказались пораженными. Об этом-то власть позаботилась очень даже старательно. Такие, изъеденные пороками, души подданных представляют для нее — власти — меньшую опасность, ибо у них меньше морального права требовать от верхов праведного к себе отношения.
И вот, попытавшись вначале как-то воздействовать на положение, — Солженицын первое время много выступал повсюду: от телевиденья, до Государственной думы, — попробовав что-то исправить, переменить, он понял, что установившемуся на родине царству вселенской лжи ему противостоять еще тяжелее, чем даже это было в первый славный период его борьбы. А силы-то уже не те! И возраст не тот! И, вероятно, поняв, что обычное открытое слово правды в этой новой борьбе не годится, Солженицын прибегнул к своему старому, проверенному, безотказному, неуязвимому приему, сформулированному им в свое время в трех лаконичных и пронзительных заповедях: НЕ ЛГАТЬ! НЕ УЧАСТВОВАТЬ ВО ЛЖИ! НЕ ПОДДЕРЖИВАТЬ ЛОЖЬ!
И Солженицын ушел в подполье в самой демократической стране в мире. Он начал партизанскую борьбу с властью лжи. И дождался своего часа.
Известно ведь, если Бог кого-то хочет покарать, он отнимает разум. Решила власть российская показать всему свету, как она умеет ценить некоторых заслуженных своих подданных, ну и, прежде всего, конечно, себя потешить. Нужны иногда даже самой бездарной власти такие широкие, шикарные жесты — с парадами, с фанфарами, с награждениями, с рукоплесканиями. Всё это придает ей — власти — некоторую респектабельность. Это очень удобное замещение комплекса вины. Ну и что, говорит власть, что у нас там неполадки, здесь прорехи, зато, посмотрите, кто с нами, кто нас поддерживает, кто пользуется нашим благоволением, кто шею вытягивает под наши ордена. Академики! Известные писатели! Любимые артисты! Знаменитые спортсмены! Значит, эти люди с нами. Они за нас. Своим участием, своей лояльностью они освящают наши деяния. А значит, мы, несмотря на временные трудности и мелкие недочеты, на верном пути. Они, люди эти, гарантируют нашу правоту.
И вот решила власть таким же манером пожаловать Солженицыну, самому крупному, самому маститому русскому писателю, человеку легендарному, с которым считаются в мире, с мыслями которого соизмеряют свои мысли целые поколения людей, решила власть пожаловать по случаю его юбилея самую высокую, или, как принято у них говорить, самую престижную, свою награду — орден Святого апостола Андрея Первозванного.
Собственно, орден этот был возобновлен недавно. А впервые его учредил в России государь Петр Алексеевич. Этот бесспорно великий и славный орден родился в соответствующую великую и славную эпоху. Он был под стать эпохе, когда Россия, прирастая территориями, сокрушая «домашних и внешних супостатов», находилась на невиданном подъеме во всех областях жизни: расширялись старые и заводились новые производства, вырастали целые города, единственные российские союзники — ее армия и флот — крепчали день ото дня на страх врагам, юношей питали науки, а сам государь ради подданных, лишив себя покоя, простер в работу руки. И, естественно, тогда Андреевский орден, наряду с императорским титулом главы государства и другим, был символом величия России. Реального, добытого штыком, созданного руками народа, величия.
Совершенно обратное, по всем перечисленным пунктам, переживало Российское государство в 1990-е. И в такой ситуации появление всякого рода пышных государственных регалий вряд ли может быть уместным. А равно неуместной и даже вызывающей представляется и церемонно-парадная, показная сторона жизни тогдашнего двора. Что может символизировать новый Андреевский орден? Какую такую славу? И в этом смысле очень показателен пример посвящения в орден первого его кавалера. Выбор власти тогда выпал на престарелого ленинградского академика. Человек он, безусловно, заслуженный и, возможно, достойный самой высокой награды. Но тут вопрос: от кого эту награду получать? из чьих рук? Из рук созидателей Российского государства, из добрых отеческих рук получить, действительно, почетно и лестно. Академик же не погнушался принять награду из самых неласковых, самых неумелых рук, когда-либо управлявших Россией и ничего, кроме неприятностей, Отечеству не доставивших.
Но, помимо того, слишком уж театрально, слишком «мишурно» выглядит и самый знак ордена — этакая гирлянда из металлических блях, надеваемая на шею. И опять-таки, это придумано для большего эффекта. Ведь власти в данном случае нужен прежде всего эффект от представления с награждением, политические дивиденды, как говорят. И академика не смутила ни очевидно показная церемония, ни сам муляжный знак ордена.
Впрочем, академик на самом деле на момент награждения пребывал в столь почтенных летах, что ему, наверное, уже было все равно, чем его наградят, — экзотическим ли орденом, значком ли «ГТО», или путевкой в пионерский лагерь. Он всему был одинаково рад. А церемония этого исторического награждения, несмотря на все старания церемониймейстеров, вышла скорее зрелищем печальным, нежели торжественным. Эффект получился обратный. Сошлись двое. Очень, кстати, похожие друг на друга люди. Награждающий — гальванизированная шевелящаяся мумия и счастливый кавалер — ровесник Мамврийского дуба — академик. Награждающий, царапая кавалеру уши, неловко надел ему на шею сусальную гирлянду, и оба в изнеможении тотчас рухнули на диван. Такова была российская слава 1990-х.
Прошло, однако, время. И власти вновь потребовалось показать свою состоятельность с помощью какого-нибудь выдающегося авторитета. Но случилось непредвиденное. Случилось такое, отчего глава государства, как это он обычно делал в таких случаях, исчез куда-то на несколько дней, спрятал, как страус, голову в песок, а его изощренная камарилья не могла даже скрыть своего позорного потрясения, комментируя затем случившееся. Солженицын проигнорировал их высшую награду. Он публично заявил буквально следующее: «От верховной власти, доведшей Россию до нынешнего ее состояния, я принять награды не могу!». Отказавшись ее принимать, он тем самым показал истинную цену их орденам с громкими наименованиями, он тем самым показал истинную цену самой «верховной власти». Он не стал участвовать во лжи. И не стал поддерживать ложь. Верховный правитель после такого демарша, как обычно спрятался, затаился на некоторое время. Кто-то из его подручных смущенно и невразумительно пытался объясниться, оправдаться…