Мистика московских кладбищ
Шрифт:
Художница Е. Д. Поленова, прослушав как-то одну из лекций историка В. О. Ключевского, записала к себе в дневник: «Сейчас возвратилась с лекции Ключевского. Какой талантливый человек! Он читает теперь о древнем Новгороде и прямо производит впечатление, будто это путешественник, который очень недавно побывал в XIII–XIV вв., приехал и под свежим впечатлением рассказывает все, что там делалось у него на глазах, и как живут люди, и чем они интересуются, и чего добиваются, и какие они там…»
Ключевский, как и С. М. Соловьев, родился в семье священника. И сам прошел курс духовной семинарии. Но перспектива сделаться приходским батюшкой отнюдь не прельщала его. Уже в зрелые годы, имея в виду далекое от христианской праведности существование русского духовенства, Ключевский скажет: «На Западе церковь без Бога, в России Бог без церкви». Но, очевидно, и в молодости он рассуждал
Главный труд всей жизни Ключевского — многотомный «Курс русской истории». Этот фундаментальный труд охватывает весь период существования русского государства от Гостомысла до реформ 1860–1870-х годов. Этот «Курс» тем более ценен, что написан он не сухим научным языком, за пределы которого большинство историков, увы, не умеют выйти, а самым что ни на есть живым, образным, афористичным языком художественной литературы. Не случайно Ключевский в 1908 году был избран почетным членом Академии наук по разряду изящной словесности. Главная, если не единственная, цель художественной литературы — реализация характера персонажа. Ключевскому это блестяще удается осуществить в своих исторических трудах.
Вот как, например, он изображает характер, психологию великоросса, то есть русского человека, как теперь принято говорить: «В одном уверен великоросс — что надобно дорожить ясным летним рабочим днем, что природа отпускает ему мало удобного времени для земледельческого труда и что короткое великорусское лето умеет еще укорачиваться безвременным нежданным ненастьем. Это заставляет великорусского крестьянина спешить, усиленно работать, чтобы сделать много в короткое время и впору убраться с поля, а затем оставаться без дела осень и зиму. Так великоросс приучался к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, а потом отдыхать в продолжение осеннего и зимнего безделья. Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но и нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии…Великоросс лучше работает один, когда на него никто не смотрит, и с трудом привыкает к дружному действию общими силами…Поговорка русский человек задним умом крепок вполне принадлежит великороссу. Но задний ум не то же, что задняя мысль. Своей привычкой колебаться и лавировать между неровностями пути и случайностями жизни великоросс часто производит впечатление непрямоты, неискренности. Великоросс часто думает надвое, и это кажется двоедушием. Он всегда идет к прямой цели, хотя часто и недостаточно обдуманной, но идет, оглядываясь по сторонам, и поэтому походка его кажется уклончивой и колеблющейся. Ведь лбом стены не прошибешь, и только вороны прямо летают, говорят великорусские пословицы. Природа и судьба вели великоросса так, что приучили его выходить на прямую дорогу окольными путями. Великоросс мыслит и действует, как ходит. Кажется, что можно придумать кривее и извилистее великорусского проселка? Точно змея проползла. А попробуйте пройти прямее: только проплутаете и выйдете на ту же извилистую тропу».
Незадолго до смерти Ключевский вошел в масонскую ложу. Посвятили его французские досточтимые мастера — Сеншоль и Буле, возрождавшие в России масонство в начале XX века. Помогал им в этом сын знаменитого в то время московского священника, настоятеля кремлевского Архангельского собора, о. Валентина Амфитеатрова — известный писатель Александр Амфитеатров.
В советское время, хотя и издавались иногда его сочинения, особенным почтением Ключевский не пользовался. В те годы признание дореволюционного ученого часто зависело от того, какую позицию занимал он к прежнему режиму, — «либералом» был или «консерватором»? Ключевский же, кроме того, что он был вполне благонамеренный гражданин, еще и учительствовал как-то в царской семье: по воле императора Александра Третьего он преподавал историю болящему царевичу Георгию. Какое же почтение могло быть к придворному историку? Равным образом оставалась в запустении его могила в Донском монастыре. Можно наверно утверждать, что будь Ключевский похоронен не в Донском, а в любом другом монастыре, могила не сохранилась бы вовсе. Переносить на Новодевичье останки какого-то царского домашнего учителя вряд ли тогда посчитали бы нужным. И лишь в 1980-е, когда возвратились в повседневную жизнь некоторые дореволюционные и русские зарубежные ценности, и к самому Ключевскому заслуженно вернулся почет, нашлись какие-то добровольцы, взявшиеся ухаживать за его могилой.
Вскоре после революции монастырь был закрыт, братия отправлена на трудовой фронт. Если верить Ивану Сергеевичу Шмелеву, насельники этой обители были далеки от христианского благочестия и подвижничества. Какой-то персонаж «Лета Господня» так о них говорит: «Донские монахи эти самые чревоугодники, на семушку — на икорку собирают, богачей и замасливают…Их бы ко мне на завод, глину мять, толсто…» — и очень нехорошо сказал». Пришло время, и отправили их таки глину мять.
Донской мог бы разделить участь многих своих собратьев — московских монастырей, — то есть сделаться лагерем, общежитием, месторождением ценного камня и т. д., но спасла его от этого неожиданная случайность. В 1922 году сюда был помещен под арест новоизбранный святейший патриарх Московский и всея России Тихон.
Вообще, довольно удивительно, как это большевики так долго — целых пять лет — терпели Тихона живым и на свободе: он был настроен в это время к ним крайне враждебно — анафематствовал в своих посланиях новую власть, призывал подсоветскую паству к неповиновению. Революцию он называл «годиной гнева Божия» и «тяжелыми днями скорби всенародной». Он так говорил о советской России: «Все тело ее покрыто язвами и струпьями, чахнет она от голода, истекает кровью от междоусобной брани. И, как у прокаженного, отпадают части ее — Малороссия, Польша, Литва, Финляндия, и скоро от великой и могучей России останется только одна тень, жалкое имя».
Что сейчас сказал бы Тихон, когда Россия скукожилась до границ Московского царства эпохи Бориса Годунова? Он обращался к пастве: «…Зовем всех вас, верующих и верных чад церкви: станьте на защиту оскорбляемой и угнетаемой ныне святой матери нашей. Враги церкви захватывают власть над нею и ее достоянием силою смертоносного оружия, а вы противостаньте им силою веры вашей, вашего властного всенародного вопля, который остановит безумцев и покажет им, что не имеют они права называть себя поборниками народного блага, строителями новой жизни по велению народного разума, ибо действуют даже прямо противно совести народной. А если нужно будет и пострадать за дело Христово, зовем вас, возлюбленная чада Церкви, зовем вас на эти страдания вместе с собою словами святого апостола: «Кто ны разлучит от любве Божия: скорбь ли, или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда, или меч» (Рим. 8, 35)».
Но, наконец, большевистское терпение все вышло. «Гражданин Белавин» был взят под стражу и помещен в Донской монастырь. Можно сказать, что Донской все-таки стал лагерем. Но сидел там в заточении единственный невольник.
У северных ворот с надвратной церковью Тихвинской иконы Божией Матери приютилось невзрачное строеньице, бывшее прежде, по всей видимости, квартирой привратника. Там, во втором этаже, всероссийскому патриарху и была выделены две келейки с видом на яблоневый сад. Здесь святейший провел последние три года своей жизни. Единственное, в 1923 году, для разнообразия впечатлений, видимо, Тихон на непродолжительное время был переведен в Лубянскую тюрьму.
Через тридцать восемь дней он вышел из Лубянки другим человеком. Больше патриарх не только не проповедовал какого-либо неповиновения власти, но, напротив, делал с тех пор исключительно верноподданнические заявления. В первом по освобождении из уз послании Тихон говорил: «…Я решительно осуждаю всякое посягательство на Советскую власть, откуда бы оно ни исходило. Пусть все заграничные и внутренние монархисты и белогвардейцы поймут, что я Советской власти не враг». Между прочим, патриарх тогда распорядился по РПЦ непременно поминать родной совнарком при богослужении.