Митридат
Шрифт:
XIV
Марий Одноглазый при всем его презрении к шумной, многоплеменной орде, возглавленной не всегда дальновидным, запальчивым царем, был честен и искренне желал Митридату победы.
Он знал, что эта победа была бы решающей. Она проложила бы путь к власти его господину и другу Серторию, ожидающему в Испании его донесений. Он разгадал причину медлительности Лукулла, который прекрасно знал и учитывал слабые стороны Митридатовых ратей. Понтийские воины уже съели все припасы, ограбили жителей окрестных селений и стояли на грани голода. Для Лукулла решение Митридата
Встретившись с Луцием Магием наедине, Марий корил его за легкомыслие, обвинял в желании выслужиться перед Митридатом:
– Как мог ты стать подпевалой царской прихоти!.. Ты же видишь, что Митридат поддался соблазну легкой победы! Он хочет разграбить сокровищницу Кизика, раздать голодным воинам по пригоршне золотых и этим поднять их боевой дух! Но он ошибается, полагая, что его осадные машины с одного удара разрушат стены города! Ведь Халкедон и тот стоит доселе, а Кизик будет покрепче, и стены его потолще! И ты, поддерживая царский замысел, рискуешь головой в случае неудачи!
Отмахнувшись от сбивчивых объяснений советника, старик поспешил в расположение своего отряда, который состоял из рослых иберийцев, уроженцев далекой Испании, вооруженных по-римски. Приказал готовиться к бою.
С малыми силами, но полный решимости настоять на своем, старый сенатор выступил из лагеря, послав к Митридату нарочного с уведомлением:
«Иду на Лукулла!»
– Он с ума сошел! – изумился Митридат, озадаченный такой решительностью. Однако задумался. Позвал Таксила и Менофана, с важностью посмотрел на них и погладил бороду.
– Штурм Кизика не отменяю, – сказал он сурово. – Осадные машины готовить!.. Но малым ратям пехоты и конницы повелеваю выступить вслед за Марием и поддержать его ради сохранения нашего союза с Серторием!.. Поможем Марию разгромить Лукулла, а потом разом ударим на Кизик!
– Ты мудр, как всегда, великий государь! – обрадовались стратеги, понимая, что Митридат вновь уступил Марию, но хочет выдержать характер, создать впечатление, что в его намерениях ничего не изменилось.
С душевным подъемом стратеги появились перед войском и объявили волю царя.
Под звуки сигнальных труб войско зашевелилось, пехота на ходу облачалась в доспехи, конники вели коней с пастбищ и поспешно седлали.
Марий двигался к лагерю Лукулла и был уже далеко, когда ему доложили, что позади поднялась страшная пыль, которая застлала половину неба.
Сенатор оглянулся, и его единственный глаз сверкнул торжествующе.
– Что это? – с усмешкой спросил он своих военачальников, указывая назад крючковатым пальцем.
– Может быть, степной вихрь? – предположили они.
– Нет, это боги просветили Митридата! Он движется вслед за нами против Лукулла!
Небывалая суета происходила в это время в стане римлян. Лукулл уже получил тайное известие от Луция Магия о том, что Митридат твердо решил штурмовать Кизик и отказался от немедленного нападения на римский лагерь.
И вдруг вся равнина к северу от горной гряды оказалась занятой войсками, спешно продвигающимися в сторону римского расположения.
Оживление в римском лагере было замечено понтийскими разведчиками и было расценено как начало паники. Узнал об этом и Митридат, приближенные которого хором предрекали царю новую победу, а Лукуллу – бесславный конец. Однако царь своим неучастием в набеге на лагерь врага как бы подчеркивал малозначительность этого предприятия. Он полагал, что Лукулл не примет вызова, не имея достаточно войск для решающей битвы. Постарается отсидеться в хорошо укрепленном лагере, а может, отступит в горы. В том и другом случае Лукулл измотает войско Мария, и тот принужден будет вернуться ни с чем. Ну, а если римляне разгадают, что перед ними малая часть понтийских войск, и примут бой?.. Тогда Митридат сам выступит в поддержку Мария и десятикратным численным превосходством своих ратей обеспечит и закрепит победу.
Между тем отряд Мария, усиленный царской пехотой, конницей и боевыми колесницами, приблизился к расположению римлян и стал развертываться для боя. Предполагаемого бегства Лукулла в горы не произошло. Римляне вышли из лагеря стройными колоннами и без излишней торопливости, но и не теряя времени, начали занимать открытую местность против разномастных рядов противника.
Гиерон оказался на левом крыле, состоящем из конницы, которая должна была нанести врагу боковой удар. Но не сразу, а после того, как смертоносные колесницы ворвутся в гущу римских когорт и расплещут их, как нога скачущей лошади расплескивает лужу на дороге.
Всадники рядом с Гиероном хохотали, глядя на малочисленного врага. Пускали остроты и высказывали сожаление, что поживиться опять будет нечем, ибо от Лукуллова войска останутся лишь грязь да окровавленные тряпки.
Гиерон был развитее и острее большинства сотоварищей. Как зачарованный, смотрел он на дружное развертывание римских ратей, изумленный их единодушием и слаженностью. Казалось, не тридцать тысяч Лукулловых легионеров двигаются по равнине, но шевелится и изгибается сказочный дракон, сверкая на солнце чешуей щитов и шлемов, угрожающе выставляя вперед щетину копий.
Вот и вражеская конница. Сильные, широкогрудые кони и ловкие всадники, похожие один на другого как близнецы. Все в начищенных шлемах, позолоченных кирасах, с копьями, правда не такими длинными, как у понтийцев. Вот они враз поднимают коней в галоп, приближаются стройными рядами и мгновенно останавливаются, достигнув исходного рубежа. Их кони, кажется, тоже думают и сознают важность единения и сплоченности.
– Ну, Гиерон, – послышался сдавленный голос усатого Филона, – это тебе не вифинское ополчение под Халкедоном, где ты впервые окунул копье в кровь врага! Здесь придется поработать! Эй, сынки, довольно зубы скалить, прочтем молитву богам и сплотимся в единую силу, чтобы никакие римляне не разъединили нас! Запомните: пока мы вместе – мы непобедимы!
Что-то грозное прозвучало в этом предупреждении. Воины стали оглядываться и осматривать товарищей, словно желая спросить их: «Вы не кинетесь в стороны, не оставите меня одного среди вражеских мечей и копий?»
И уже не смеялись, взирая на блестящую стену римского войска, продолжающего без шума и суеты готовиться к бою, видимо, уверенного в своих силах.
– Римляне будут драться насмерть! – переговаривались понтийцы, крепче сжимая в руках древки копий.