Мийол-алхимик
Шрифт:
— А ведь вы уже всё рассчитали, мэтры. И сдались. Вас не интересует борьба, потому что вы полагаете попытки сопротивления бессмысленными. Удерживать пошатнувшийся баланс вы тоже не намерены. Я и мои спутники вам нужны всего лишь как хороший такой, длинный рычаг, который поможет отодвинуть от шеи удавку. Хотя бы на время. И… сторговаться с Кордрен на условиях получше. Я прав?
Общее молчание и отведённый взгляд Иривоя объяснили всё лучше тысячи слов.
— Превосходно, — саркастически подытожил маг. — Только вот что вы станете делать чуть позже, когда ваш живой рычаг и его группа поддержки улетит обратно? А мы улетим. Потому что тащить в гору мертвеца… не станем.
(К старой поговорке прилагалась соответствующая притча.
Некий человек завещал развеять свой прах с вершины горы, желательно в момент перехода осветления в день. И умер. Тогда старший сын того человека отправился на гору, чтобы соорудить костёр, средний, взяв тело отца, потащил его наверх. И лишь младший сын, увидев это, спросил: «Зачем вся эта суета? Дух отца нашего уже нашёл покой, а тело его — это всего лишь тело. Какая разница, где именно станет оно пеплом: здесь или у вершины? Зачем тащить в гору мертвеца?»)
Эти слова заставили Акулу возмутиться. Или просто сыграть возмущение:
— Приравняли нас к мертвецам?
— Вы отказались бороться. Вы — решили сдаться. Значит, вы… уже мертвы. Всех благ!
Мийол встал и вышел, не говоря более ничего.
И никто из оставшихся не призвал его вернуться. Никто не возмутился, не воспротивился, не указал на грубость жеста хотя бы формальности ради.
«Жаль. Очень… разочаровывает».
Но кратно сильнее разочаровали призывателя коллеги. Он пошёл им навстречу — один, без поддержки, даже Санхан не взял. А в итоге…
Зарг юс-Думартрен преимущественно молчал. Отстранился от происходящего. Ливире инь-Фалушмор замкнулась не настолько, но всё равно не особо пыталась сдержать высокомерие, столь свойственное её клану, и привычную спесь. Возможно, она считала, что ведёт себя изумительно благосклонно, снисходительно и просто, но привычки есть привычки: как говаривали морские Охотники, «ёрш колется, когда хочет, и когда не хочет, тоже колется».
Что же до Ори Златоглазой Искры… возможно, она слишком привыкла считать себя первейшей красоткой, без усилий ловящей в сети своего обаяния всех и вся. Её глаза, обычные для Сконрен, и впрямь притягивали взгляд экзотически сияющими радужками; слегка асимметричное, но, что называется, с изюминкой лицо, прелесть которого подчёркивала аккуратно наложенная косметика, тоже смотрелось как минимум интересно. Опять же магический талант: по меркам Рубежных Городов прорваться в подмастерья в двадцать четыре — неплохое достижение, дающее высокий шанс последующего прорыва в мастера. По меркам окрестностей Междуземного моря это и вовсе талант на грани гениальности, да и да. Но…
Когда Мийол окончательно понял, что локальная королева красоты всерьёз рассчитывает задержать его в Рифовых Гнёздах при помощи банального флирта и намёков различной тонкости, но совершенно не собирается предоставлять «безродному выскочке» (или как она там мысленно его маркировала, пусть и не произнося того вслух?) доступ к телу, не говоря о чём-то посерьёзней — например, введении в клан на правах сум-Сконрен…
М-да. Описать одним словом свои впечатления призыватель затруднялся. Что-то среднее между безбрежным недоумением, лёгким омерзением и презрительной насмешкой.
Но ладно ещё завихрения планов в голове Златоглазой Искры. Это терпимо.
Чего Мийол не понимал категорически и терпеть не собирался, так это поведения своих, с позволения сказать, коллег. Их образа мыслей и образа действий.
Где единство перед лицом общей угрозы? (Если они ещё воспринимают Кордрен именно как угрозу… если!)
Где совместные шаги или хотя бы совместно поддерживаемая — на словах — позиция?
Где осознание необходимости сближения, пусть даже ценой мелких уступок?
Перед призывателем, вернувшимся в Рифовые Гнёзда вроде как для помощи и поддержки этим людям, сидели не лидеры кланов Мутного залива. Перед ним сидели — и в случае Зарга даже не трудились создать иллюзию участия в разговоре — три подмастерья из разных кланов.
Один юс-Думартрен, одна инь-Фалушмор, одна инь-Сконрен.
«Очередной мертвец, которого мне предлагается тащить в гору?»
— Прошу прощения, — вклинился Мийол в журчащий монолог Златоглазой Искры — что-то там на тему вечной конкуренции между Стеддой и Лаонгаттом. — Ваши слова напомнили мне, и весьма кстати напомнили, о завтрашних делах. Уважаемая Алазе оказала мне честь, согласившись на встречу за час до полудня, и мне необходимо получше обдумать свою позицию. Ещё раз и со всей искренностью прошу прощения, коллеги, но мне пора.
Подняться. Поклониться. Сделать вид, что вовсе не замечаешь аурных импульсов, чтение которых через сигил позволяет считывать эмоции, а нередко — и угадывать мысли. Уйти.
И снова никто не попросил призывателя остаться. Да что там — никто даже не спросил, что за позицию намерен отстаивать он…
«Союзнички, возлюби их трепетно Уллур!»
…вот после этого-то, вернувшись на борт «Хитолору», Мийол и сцапал средней крепости ягодную наливку, перелетел к Скальным Норам, отыскал там своих зверей и принялся приставать к Эшки с вопросами философского свойства.
«И что же ты хочешь узнать от меня, уже-не-птенец?»
— Проклятие разума. Есть оно или нет, как считаешь?
«Что уж точно есть, так это проклятие глупости».
— Ха! Ну, отец говаривал, что земные боги, желая покарать смертных, лишали их разума. И да, глупость — сама по себе проклятие… но что насчёт разума-то?
Эшки взяла паузу. А когда снова «заговорила», призыватель аж протрезвел. Слегка.
«Как-то раз один уже-не-птенец рассказал мне кое-что полезное о магическом свойстве жизнь. И так я узнала: всё, что живо, имеет свой срок. Но то живое, что ещё и разумно, может со всей ясностью, недоступной лишённым разума, взглянуть вперёд и выбрать путь. Быть может, разум не может уберечь от смерти… не может, как сказал тот Спрятавшийся-в-дупле, сам собой дать силу для одоления преград, для преобразования сути. Но что ещё, кроме разума, может дать понять, какой ветер попутный, а какой встречный? Что ещё, если не разум, поможет отыскать нить к силе, к жизни, к нужным переменам — и отличить её от тысяч незримых нитей, ведущих в тупик, в чёрную воду, в логово голодных-и-злых?»
Новая пауза — и решительный итог:
«Даже если бы к разуму и впрямь прилагалось некое проклятье, я бы не отвергла его».
— Разум или проклятье?
«Вместе/разом/всё».
— Понятно…
Мийол взвесил в руке бутыль, слегка встряхнул её, понюхал горлышко — и решительно заткнул его пробкой.
— Давай-ка я расскажу тебе ещё кое-что, подруга серокрылая.
«Ещё мудрость двуногих?»
— Она самая. Жил как-то на Планетерре… хотя — не важно, кто. Грыштха это, как говорят гномы. Перейду к сути. Есть некоторое противоречие между равновесием мира и развитием, в том числе течением времени; вполне очевидно даже для ребёнка, что день сегодняшний никогда не повторит вчерашний в точности. Не менее очевидно, что день сегодняшний не может вовсе никак не походить на тот, что вчера. Несовместимость между двумя концепциями на Земле описывали как спор «стрелы» и «круга», линейного и цикличного. На Планетерре же метафорой для времени выбрали Весы. Они неизменны сами, но чутко реагируют на изменения; отклоняются от точки равновесия, причём и так, и эдак — но рано или поздно всё равно вернутся в неё… только затем, быть может, чтобы снова её покинуть. Поэтому Весы неким странным, противоречивым образом объединяют линейное и цикличное в едином… образе. И да: Весы — это не что-то буквальное…