Шрифт:
Часть I
Глава 1
Пьер улыбнулся красавице-медсестре и закрыл глаза. Укола он почти не почувствовал, лишь голова слегка кружилась, а в ногах появилась расслабленность. Хорошо… Теперь вздремнуть бы.
Ему вдруг показалось, что тело словно бы плывет по невидимой реке. Неумолимый поток уносил его все дальше и дальше, стремительно засасывал в мутную безнадежность. В душе холодным, липким комком зародился страх, нарастая с каждой секундой. Еще мгновение -
Вокруг стояла кромешная тьма.
Страх исчез так же внезапно, как и появился. Дышать стало проще, и Пьер с облегчением перевел дух. Фу-ух, отпустило…
Господи, что за дрянь ему вкололи?! Врагу не пожелаешь.
Немного успокоившись, он прислушался к своим ощущениям. Вроде ничего не болит. Лежит на чем-то твердом, явно не на кровати. Пьер осторожно огляделся. Вокруг по-прежнему была темнота, но теперь он заметил колеблющиеся огоньки, кое-где разрывающие мрак.
Глаза постепенно привыкали к темноте, и в слабом свете мерцающих огней Пьер смог различить несколько массивных колонн, силуэт окна с кованой решеткой, а высоко вверху - что-то похожее на старинный сводчатый потолок. Брр, холодно… Где он?
Сладковатый запах щекотал ноздри. Что-то знакомое… Ну конечно, ладан! Уж ему ли не знать! В Париже Пьер частенько ходил на службу в православный храм на улице Дарю. Будучи выходцем из семьи русских эмигрантов, он считал, что это помогает ему сохранять память о Родине.
Огоньки, запах ладана. Точно, лампады! Как он сразу не догадался? Ну конечно, это же церковь!
Уж не отпевать ли его собрались? Может, он впал в летаргию, и его приняли за мертвого? Господи Боже, только этого не хватало!
Пьер в панике вскочил… и тут же свалился. Ноги не держали, тело не слушалось, словно вообще ему не принадлежало. Он попытался крикнуть:
– Je suis vivant! Aidez-moi! [1]
Но вместо слов из горла вырвалось какое-то бульканье, похожее то ли на крик, то ли на плач.
В темноте за окном раздалось сердитое карканье. Потеряв над собой контроль, Пьер снова попробовал вскочить, истошно заголосив:
– Au secours! [2]
И вновь оказался на полу, не сумев выговорить ни слова. Да что ж такое-то?! Не умер ли он, в самом деле? Может, в шприце был яд?
Усилием воли Пьер заставил себя успокоиться. Всему должно быть разумное объяснение. Надо просто отдышаться и все обдумать.
Итак, что ему известно? Он находится в церкви, скорее всего, лежит на полу, или, по крайней мере, на чем-то твердом и холодном. Сейчас, похоже, ночь: напротив темное окно. Церковь православная, как на улице Дарю, но явно не она. Тело и язык не слушаются. Вывод? Медсестра тут не при чем, она сделала укол, Пьер заснул или потерял сознание, и в это время в больнице что-то произошло. Может, пожар, или потолок обвалился. Его, видимо, эвакуировали. Куда, в церковь? Бред какой-то! Хорошо, допустим, он сильно ранен. Ничего
Он осторожно поднял руку, поднес к лицу, пытаясь разглядеть датчик, и обомлел: перед глазами маячила крошечная детская ладошка!
"Oh mon Dieu! Я брежу…"
Натужно скрипнули дверные петли, где-то справа мелькнул свет. Пьер напряженно уставился во тьму. В едва освещенном пятне на мгновенье мелькнуло рогатое чудовище, волочящее за собой окровавленное тело. Тварь уставилась на него плотоядным взглядом… и тут же исчезла в темноте.
"Фреска!
– облегченно вздохнул Пьер.
– Сошествие в ад. Нда, так недолго и рассудком подвинуться".
Но не успел он отойти от испуга, как сердце снова заколотилось.
– Ей-ей, пришибу тебя, Тишка, ежели посмеяться вздумал, - хриплый шепот эхом отразился где-то высоко под куполом.
– Истину глаголю, не сумлевайся, младенец тута благим матом орал. Вот те крест, - огромная тень на стене вскинула руку и перекрестилась.
Это что ж, по-русски, что ли? Пьер хорошо знал русский, родители об этом позаботились. И в детстве, и сейчас они частенько говорили с ним на языке предков.
Но что за странный говор? К чему это коверканье слов? Или какой-то местный диалект? Куда ж он попал-то?!
Между тем двое вошедших обследовали помещение в колеблющемся свете свеч, которые держали в руках. Пьер с изумлением смотрел на странные фигуры. Они показались ему огромными. Незнакомцы были одеты в меховые душегрейки и перепоясанные грубыми веревками темные рясы в пол, из-под них торчала стоптанная войлочная обувь. Немного похожи на монахов, как их рисовали в старых книгах.
Наконец они приблизились, и один из них в упор посмотрел на Пьера.
– Глянь-ка, Филимон! Прямо у врат царских дитятко притулилось!
– воскликнул он.
– Как же он тут очутился?
– нахмурился второй, теребя лохматую, с проседью, бороду.
– Все ж заперто было?
– Маринка свово Ивашку-Воренка подкинула? Хитрость какую задумала? Собор ведь вмале[3].
– Хм… Ему годка два, как и Воренку, но это точно не он. Маринка сейчас с полюбовником в бегах где-то на Низу. Да и дитем ей бросаться несподручно: через него только они трон оттяпать и могут. А малец-то не простой! Глянь, парча какая. Такую не на всяком боярине увидишь.
Пьер молча хлопал глазами, стараясь осознать, что происходит. Почему они называют его младенцем? Кто сошел с ума, он или эти странные мужики?!
– Батюшки, а лежит-то где!
– ахнул вдруг Тишка.
– Прямо под образом Заступницы Владимирской!
– И то… - кивнул Филимон, открыв рот от удивления.
"Мне все это снится", - решил наконец Пьер и незаметно ущипнул себя за руку. Боль была вполне ощутимой, но видения не пропали. Над головой висела та самая икона Владимирской Богоматери, которую он видел в Третьяковке. Да что ж такое происходит-то?