Младший брат
Шрифт:
— А ведь на концерте присутствовали десятилетние дети! Для десятков слушателей этот убийственный коктейль из наркотиков, пропаганды и музыки закончился тяжелыми ранениями. Остается лишь удивляться, что обошлось без смертельных исходов…
Я выключил телевизор. Они повернули все так, будто там действительно происходили одни гадости. Если б мои предки пронюхали, что я был на этом концерте, то на месяц привязали бы меня к кровати, а потом выводили бы на прогулку на поводке.
Кстати, когда они узнают, что их сына отстранили от занятий, меня ожидает большая разборка!
Родители, конечно, не обрадовались.
— Ты же знаешь, Маркус для этого замдиректора — что бельмо на глазу, — сказала мама. — Вспомни, как ты целый час ругал мистера Бенсона после нашей последней встречи с неоднократным употреблением эпитета «задница» в его адрес.
Отец сокрушенно покачал головой и возразил:
— Но срывать урок и поносить департамент национальной безопасности…
— Папа, это был урок обществоведения, — вставил я.
Вообще-то мне по большому счету уже стало до лампочки, но раз мама решила меня отмазать, не стоило душить ее великодушный порыв.
— И мы говорили о ДНБ. В любой здоровой полемике должны присутствовать по меньшей мере две неодинаковые точки зрения.
— Послушай меня, сын, — начал папа.
В последнее время, обращаясь ко мне, он гораздо чаще употреблял слово «сын». Похоже, я перестал восприниматься им как личность и опустился в его глазах до некоего подобия куколки, которую надо терпеливо выхаживать, чтобы она в итоге расправила крылья и превратилась в зрелую бабочку. Меня это бесило.
— Ничего не поделаешь, но тебе придется свыкнуться с тем фактом, что мы сегодня живем в ином мире. Ты, конечно, имеешь полное право говорить то, что думаешь, однако тебе пора научиться предвидеть возможные последствия собственных высказываний. Ты должен понять, что рядом есть люди, которые испытывают боль и не желают полемизировать по поводу тонкостей конституционного права, если под вопросом стоит само их существование. Мы все сейчас плывем в спасательной шлюпке, и тут уж не суть важно, добрый или злой у нас капитан.
Меня так и подмывало закатить глаза, когда я слушал этот бред.
— Папа, мне задали на дом в течение двух недель написать сочинения по истории, обществоведению и английскому, основываясь на городской тематике. Так что проторчать все это время в четырех стенах перед телевизором мне никак не удастся.
Отец посмотрел на меня подозрительно, будто я замыслил что-то недоброе, и нехотя кивнул. Пожелав родителям спокойной ночи, я поднялся к себе в комнату, запустил иксбокс, открыл текстовый редактор и принялся набрасывать основные идеи для сочинений. А почему нет? Все лучше, чем сидеть без дела.
Потом я допоздна переписывался с Энджи. Она мне посочувствовала по поводу всех свалившихся на меня бед и обещала помочь с сочинениями, если я завтра встречу ее после школы. Я знал эту школу и место, где она находится — в ней же училась и Ванесса. Мне предстояло прокатиться до самого Ист-Бэя. Я еще ни разу не был там с тех пор, как прогремели взрывы.
Меня радовала перспектива встречи с Энджи. Каждый вечер после концерта в парке Долорес я ложился спать с двумя воспоминаниями о том, что случилось, когда мы стояли под колонной у входа в церковь: видение толпы, ринувшейся на шеренги полицейских, и ощущение своих ладоней на груди Энджи у нее под футболкой. Потрясная девчонка! Ни одна из моих прежних знакомых не была такой… инициативной. С ними всегда происходило так: я тянул лапы, а меня отталкивали. Кажется, она завелась тогда не меньше моего. Я балдел при этой мысли.
В эту ночь мне снилась Энджи и то, что могло быть между нами, очутись мы в каком-нибудь укромном местечке.
Назавтра я с утра засел за сочинения. Про Сан-Франциско можно писать сколько угодно. История? Пожалуйста — от «золотой лихорадки» до судостроительных верфей Второй мировой войны, лагерей интернированных японцев и изобретения персонального компьютера. Физика? В нашем «Эксплораториуме» выставлена самая крутая экспозиция из всех музеев, в каких я успел побывать. Я получаю извращенное удовлетворение, созерцая свидетельства разжижения грунтов во время больших вулканических извержений. Английский? Джек Лондон, классики бит-поэзии, писатели-фантасты Пэт Мерфи и Руди Рюкер. Обществоведение? Борьба за свободу слова, профсоюзный организатор Сезар-Чавес, движение за права сексуальных меньшинств, феминистки, пацифисты…
Мне всегда был в кайф сам процесс познания. Это классно, когда мир вокруг тебя становится понятнее. Я учусь, даже когда просто гуляю по городу. Пожалуй, первым напишу сочинение о поэтах-битниках. В комнате на втором этаже книжного магазина «Сити Лайте» есть отличная библиотека. Именно там Аллен Гинзберг с друзьями писал свои радикальные наркостихи. На уроке английского мы читали его знаменитую поэму, озаглавленную «Вопль», и я никогда не забуду, как у меня по спине поползли мурашки при первых же строчках:
Моего поколенья умы разрушенные в истощенье, истерике, наготе, ползком по рассветным черным кварталам в яростных поисках лозы ангелоголовые хипстеры, сжигающие себя ради божественной связи со звездным динамо в механизмах ночи…Мне понравилось созвучие слов «в истощенье, истерике, наготе». Думаю, я понимал, какие душевные переживания они означают. И «моего поколенья умы» тоже заставили меня всерьез задуматься. Я вспомнил парк, полицию, ядовитый туман. Когда Гинзберг опубликовал поэму «Вопль», его арестовали, обвинив в непристойности, — и все из-за одной строчки о гомосексуальной любви. В наши дни никто и не поморщится по поводу такого пустяка. А все-таки приятно, что мы достигли определенного прогресса. Ведь когда-то ограничений было еще больше.
Я засел в библиотеке, погрузившись в блаженное чтение этих старых, великолепно изданных книжек. Я нашел роман Джека Керуака «В дороге», который давно собирался прочитать, и не смог от него оторваться, чем заслужил одобрительный кивок подошедшего ко мне работника магазина. Он разыскал на полках экземпляр недорого издания и продал мне за шесть баксов.
Я дошел до Чайнатауна и в китайском ресторанчике съел порцию дим-сумов и лапшу под острым соусом, который прежде считал очень острым, а теперь он вовсе не казался мне острым — после того, как я попробовал фирменную приправу Энджи.