Младший сын
Шрифт:
В торговых рядах, пролезши среди осатанелых мужиков, Федор добрался до лабазов и, отпихнув каких-то перепуганных, вынес постав дорогого сукна. Постав был тяжелый, и Федор, стыдясь самого себя, шел, покачиваясь, закинув щит за спину, с ношею на плече. Сабля путалась в ногах, мешала ступать. Гнали полон, и он старался не смотреть на жалкие лица мужиков, баб с ребятишками, старух, что мелко трусили впереди охраны.
С трудом выбравшись из города, он, наконец, нашел своих. Ратники ополонились все, и все, хвастаясь приобретеньем, глядели косо, мимо глаз.
– А я, знашь, кого встретил? Шурыгу! Наш, купаньской! Гляжу – андел божий! Говорю: бяжи! Он мне в ноги, спаси, мол…
– Тута много наших, кто подался. И переславськи есь!
– Ничо, нас также костромичи зорили…
– С Городецкими счас заодно, а тоже и они!..
Ночью багровые отсветы полыхали над городом. Птицы, чьи гнезда сгорали вместе с жильем, вились в воздухе, падали в огонь.
Соединенные рати четырех князей – великого князя Дмитрия, Андрея Городецкого, Дмитрия Борисовича Ростовского и Данилы Московского – от Кснятина подступили к Кашину и стали зорить округу. Князья торопились друг перед другом набрать полону, подкормить ратников. Тверская рать меж тем выступила на помочь кашинцам и, сказывали, потеснила москвичей. На девятый день стали пересылаться и замирились. Михаил, семнадцатилетний мальчик, сам приезжал в стан к Дмитрию. Тверь уступила, силы были слишком неравны [3] .
note 3
Взятие Кснятина и поход на Кашин были в 1288 году
Дмитрий воротился из-под Кашина усталый. Радости от победы не было, была горечь. Сожженный Кснятин камнем лег на душу. Город запирал устье Нерли, перехватывал переяславскую торговлю. Сжечь надо было. Этого требовали все. Полон, – кто был из своих, переяславских, – Дмитрий поселил в городе и по селам, дав лес на первое обзаведение, а тверских выкупил у него Михаил. Но по большому счету он поступил с Кснятином не как великий, а как удельный князь, отстаивая свои, переяславские интересы. Так, год за годом, изгибало наследие Всеволода Великого – единая Владимирская земля! Дмитрий привел к послушанию братьев, ростовского князя. Нынче подчинил Михайлу Тверского. Однако достигнутое было так обманчиво! Елортай ордынский, Темирев сын, громил Рязань, Мордву и Муром. Татарская волна прошла стороной, но могла и дохлестнуть до Владимира. В Орде по-прежнему шли нестроения Ногая с Телебугой, и что будет, ежели не удержится Ногай? Земля разваливалась. Мелкие князья отсиживались, как мыши, в своих уделах. Стародубский, дмитровский, юрьевский – старались ни во что не вступаться. Муром, испустошенный вконец, погибал. Суздальский князь злобился на Андрея и тоже выжидал. Чтобы собрать рать на Тверь, ему пришлось нынче опять закрыть глаза на братнины затеи. Дмитрий яростно поморщился. Не успели разделаться с Семеном – и вновь! Что у Андрея за приятели? Теперь с Федором Ярославским, Черным заодно! Федор Черный вызывал в нем омерзение. Татарский прихвостень, выскочка, без чести и совести. Переселился в Орду, при живой жене женился в Орде на татарке. Ну, татары о том не заботны, у них по многу жен, но Федор-то не татарин! Сказывали, еще при батюшке кумился с Зосимой, что принял бесерменскую веру, не сам ли хотел обесермениться? Правильно, три года назад Ксения не пустила его в Ярославль! Затворила городские ворота. С заборол ответили, что князем в городе – его сын Михаил. Весь город встал против Федора! Маша умерла, он и явился… Дмитрий тогда не поддержал его ничем, Федор покрутился, съездил в Смоленск, оставил племянника княжить, а сам воротился в Орду. В Орде у него уже двое сыновей, татарчат. Нынче же, по смерти Ксении, пришлось ярославцам уступить. Вмешался Андрей, опять Андрей! Своей дружиною занял Ярославль, и Федор пожаловал победителем. Дмитрий посылал бояр, хотел взять маленького Михаила до возраста к себе, в Переяславль. Без бабки, при живом отце да ордынке-мачехе худо будет ярославскому княжичу! На его посольство ответили ни да ни нет, а нынче объявили, что Михаил умер. С ним кончилась ярославская ветвь Всеволодичей, потомков Константина Ростовского. Дочек от Маши Федор выпихнул замуж – как кукушонок в чужом гнезде. И теперь сын. Последняя кровь. Умер? Умер ли?! Дмитрию стало горячо, он даже взмок от страшного подозрения. Неужели смог? Своего сына! Хотя? Стоял же он под заборолами отвергнутый три года назад! И ему говорили, что Михаил – законный князь. Запомнил, ребенку… И он, он, великий князь Дмитрий, смотрит, как такие, как Федор, раздергивают страну, жадно, из татарских рук, клюют и пачкают кровью землю и честь!
Дмитрий тяжело расхаживал по столовому покою. Холопы, заглядывая и видя гневные, сведенные брови князя, прятались. На улице гомонили ратники. В открытое окошко врывался недальний шум торга. Конь заржал пронзительно под окном. И так же, как и прежде, сидел баскак на ордынском дворе, хоть и другой, Ногаев. Верил ли ему хоть Ногай? Верит ли сам он Ногаю? Верит ли Гавриле Олексичу? Ну, тот, после смерти Олфера, его не предаст. Смерти ли? Или убийства? Сказывали, умер от ран в шатре у Гаврилы. Могли и помочь умереть…
Узорчатые мягкие сапоги не скрипели. Только тяжело вздрагивали половицы. Он отяжелел с годами. Еще больше стал похож на отца. Старые слуги говорили о том в очи и позаочью.
Сенная боярышня зашла – великая княгиня прошала: будет ли обедать с нею или с дружиной? – Дмитрий взглянул, пожал плечами и ничего не отмолвил. Боярышня, оробев, скрылась.
Следовало принять ключника и дворского. Следовало нарядить, кому размещать полон. Следовало послать в Москву и Ростов. Следовало отпустить новгородских бояр (новгородская рать с посадником Андреем тоже подходила к Твери). Сейчас сидят, добиваются, чтобы разрешил им в отплату за помочь свой посадничий совет! Он бросил всех, кого мог, на Тверь. Но семнадцатилетний Михаил и вдова дяди, Ксения Юрьевна, не струсили. Он с невольным уважением подумал о ней: как твердо ведет, как держит удел! Сына вырастила! Михаил или бояре его? Таки себя показали! Рати были расставлены как надо. Еще две-три войны – и с Михаилом будет вовсе не совладать! Понимают ли это новгородцы? Впрочем, с Новгородом и отцу было трудно. Все же он им не разрешит взять и торговый суд, и суд посаднич в свои руки (как они ему не разрешили построить Копорье!). Земля должна быть едина! В этом, и только в этом, спасение ее!
Он все делал так, как надо, и все было не так, получалось не так. Почему под отцом они были покорны?!
Ростовчане тоже хороши! Капризно, по жребию, делили Ростов с Угличем. Разве жеребьем решается власть? Она от предания, обычая, заветов. Как хочет земля! Ну и досталось; Константину Ростов, а Дмитрию, старшему, Углич. Дмитрий Борисович нынче вновь воротился в Ростов – и в Угличе не усидел, и распустил ростовчан. Татар назвал. Татар ограбили и выгнали вечем. Теперь Орда в гневе, и Дмитрия Борисовича с Константином зовут туда. Ежели бы не споры в Орде – дождались похода! А то с землей, как хотят, словно порты и рухлядь делят, а после на брюхе к татарам. Ежели люди не уважают своего князя, какой ты князь! У него, в Переяславле, татары не грабят горожан и свои не бунтуют.
Но почему, почему ничего не выходит, не ладится толком?! У Андрея, сказывали, опасно больна жена. К хорошу или худу – он уже перестал понимать. Болеет княгиня, братня жена, вроде должно быть к худу, почему же думается, что к хорошему? Давыд Явидович, старый лис, поотстанет от Андрея… Или станет еще хуже? А умрет она, и брат женится в Орде, как Федор Ярославский?! И сделает!
Дмитрий зло задышал, отшвырнул сапогом тяжелое резное кресло, зашиб ногу и еще больше взъярился. Дорогой зипун лиловой цареградской камки чуть не треснул от бешеного движения руки, золоченая, сканной работы, украшенная яхонтом пуговица, отскочив, со звоном покатилась по полу. На шум вбежал слуга, углядев, кинулся за пуговицей, поймал, поднял кресло, исчез.
Дмитрий подошел к отодвинутому окошку. Влажный, уже весений дух, струящаяся волна холодного воздуха остудила лицо.
Где-то сейчас, в заснеженной степи, кони копытами выбивают корм. Где-то там, за лесами, горят деревни, татары пустошат Рязань. Волынские и галицкие князья ходят в походы на Литву, по воле татарской. Поход на ляхов, однако, был неудачен, и опять не понять, надо ли радоваться или сожалеть ослаблению Ногая? Он не хотел верить, что Ногай тайно принял бесерменскую веру. Но говорили о том упорно. Что, ежели так, и Ногай отворотится от Руси? Слабеющая Византия кумилась и заигрывала с Ордой. Митрополит Максим недаром сперва отправился к Ногаю, а уже спустя год – к нему!
Паутинной дрожью отдавались на Руси дела и заботы далеких стран. Где-то в Персии начиналась война – и подскакивали цены на торгу, и торопились цареградские, фряжские и ганзейские гости со своими товарами, и начинало не хватать серебра для Орды. Кто-то с кем-то дрался в мунгальских степях, куда и скакать-то многие месяцы, – и Орда становилась сговорчивее, не так давила за горло. Византия сносилась с Римом – в чехах и ляхах тотчас начиналось шевеление и через Волынь доходило до Твери. Тверская великая княгиня шлет посольство в Киев – и надо смотреть, не отзовется ли это в Ногаевой степи? Половцы и аланы заволновались – что будет делать Телебуга, не пойдет ли войной на Ногая? Все, что происходит во владениях Ливонского ордена, и даже в самой немецкой земле, и в земле свеев, и в Дании, и у далеких франков, фрягов, веницейцев, – все тотчас отзывается на торговле Великого Новгорода, а через нее – на нем, Дмитрии, на его успехах или уронах, и опять на проклятой, неминучей ордынской дани, на пресловутом ордынском выходе, серебро для коего течет оттуда, с севера и запада, через новгородские ворота Руси!
Данил у себя в Москве уединяется, все что-то строит. Нынче построжел, повзрослел, о делах своих не сказывает. Да и почему он решил, что Данил должен его так уж любить? Как долго не давал он ему воли, держал за наместником, надо ли было так? А как? Как удержать, как не уронить все это шевелящееся, ползущее людское море? Дом отцов становился непрочен. Ветер времени продувал его насквозь. Где взять силы? На Тверь едва хватило, а он ведь поднял всех! Татар было привести? Батюшка на дядю Андрея посылал. В те поры было можно, сейчас нельзя. Да и… Тогда уж прощай гордые замыслы и отсвет древнего величия! Тогда уж кланяйся Орде, стойно Федору Ярославскому. И все расползаются врозь! Временами охватывает отчаянье… Княжич Иван нынче встретил его опять с какими-то харатьями – книжник! В монахи ему идти, а не править землей. Да и сам того хочет. Все же в чем-то перед старшим сыном он виноват…