Млава Красная
Шрифт:
Два других полка дивизии пропавшего без вести генерала Осташинского, Коломенский и Ладожский, будучи сильно потрёпаны, отходят прямиком на Кёхтельберг, «согласно его высокоблагородия сиятельства князя Леонтия Аппиановича Шаховского приказу», как донесли казаки. Четвёртый Донской полк большей частью ушёл с Шаховским, лишь две растрёпанные сотни добрались до позиции Росского.
Росский выслушал известия с каменным лицом. Фон Пламмет не столько уничтожил половину корпуса, сколько рассеял. Однако рассеял так, что не вдруг соберёшь. А
Ночь стекла с небес иссякающим дождём, перестарались, видать, зимовички, растопив все запасы снега в облаках. Мало-помалу стихли топоры володимерцев – к северу и к югу от Заячьих Ушей протянулись две засеки, упираясь в раскинувшиеся по низинам болота. Там володимерцы и встали – Росский не верил, что его визави полезет в лоб на укреплённую позицию, словно князь Булашевич.
Непрошеных гостей долго ждать не пришлось. Сразу по обеим дорогам из лесов на простор вырвалась черноплащная конница; бодро, словно провели ночь не под дождём, снегом да ветром, шли пехотные роты. И, надрываясь, будто сражались они не за какую-то там Ливонию, а за родной фатерлянд, на руках волокли артиллерию пушкари, помогая вязнущим коням.
Перед Заячьими Ушами, однако, выстраивалась отнюдь не прусская армия. Не трепетали на ветру чёрно-белые флаги с чёрным же орлом, и форма солдат ничуть не напоминала хорошо известную русским офицерам прусскую; над шеренгами развевались сине-бело-синие стяги с грубым тевтонским крестом.
– Ливонцы, – поразился Росский.
– Или пруссаки в ливонской форме, – прорычал Сажнев.
– Последнее скорее всего, господа, – согласился Вяземский, опуская подзорную трубу. – Хитро придумано, ничего не скажешь. Формально «чёрные волки» и вообще вся дивизия фон Пламмета – наёмные, им ничто не мешает поступить и в службу ливонскую. А вот кто тут под видом биргерских рот… надо полагать, не только и не столько славные млавенбургские обыватели.
В русских ретраншементах сыграли тревогу. Вскакивали сажневские стрелки, подхватывая загодя заряженные штуцера и пристраиваясь к узким бойницам меж поставленных ночью фашин; раздували фитили и вскрывали короба с запальными трубками артиллеристы, строилась пехота, проверяли подпруги гусары.
Росский, Сажнев, Вяземский, командиры володимерцев и софьедарцев стояли вместе в самом центре русской позиции, откуда открывался широкий вид от края до края полей, заполняемых сейчас чужим воинством.
– Ну, что скажешь, Григорий Пантелеевич? Прав я вчера ночью был или как?
– Прав. – Сажнев сдвинул фуражку на затылок. – Какая, к воронам, бригада, какая дивизия, здесь целый корпус!
– Вам, Фёдор Сигизмундович, спасибо, что моих на фланги поставили, – вдруг заговорил командир Володимерского пехотного полка Фелистов. – Мы ж не то что сажневские стрелки, у нас по старинке – пуля дура, штык молодец…
– Что, стреляли мало? – нахмурился Росский. Не на толстого полковника – на тех, кого присылали проверять тот самый Володимерский полк.
– Мало, – с готовностью кивнул Фелистов. – Считай, Фёдор Сигизмундыч, совсем не стреляли. Кто из штаба ни приедет – подавай ему дистанции да интервалы, марш в батальонных или там ротных колоннах – и всё. Чтоб равнение было. Чтоб шагали дружно. Мы то и делали. А со стрельбой… это ж только к Григорию Пантелеевичу охотники шли, да немалое жалованье стрелкам было положено. А у меня кто? Кого силком в солдаты сдали, по мира приговору. Бродяги беспутные, чуть ли не кандальники! Такого едва в строю стоять научишь.
– Что ж мне, жалеть вас теперь, полковник? – гневно бросил Росский. – У вас самого голова для чего дана?
– Голова-то как раз и дана, чтобы думать, – насупился командир володимерцев. – Это у подполковника Сажнева штуцера заграничные, а у нас – ружья бог весть какого года, швы слабые, плохо заваренные! Неужто, Фёдор Сигизмундович, не отправлял я рапортов, новых ружей прислать не просил? Осечка за осечкой идут, да и вообще из них стрелять солдатикам опасно, разорвать может! Я думал, вы знаете…
– Что-то знаю, да не всё. Но полка вашего с засек убрать не могу. Два батальона оставим в центре, во второй линии. На завалах володимерцы ваши, полковник, и впрямь скорее штыками справятся.
– А нечего было на ружьях самим винты с шомполами ослаблять, дабы приятным и слитным лязганьем слух начальства услаждать! – рыкнул Сажнев. Фелистов промолчал, но видно было – обиделся.
А конница фон Пламмета надвигалась неспешным шагом, словно дразня русских пушкарей. И то сказать, кавалерийские штуцеры пруссаков били на тысячу двести шагов – дальше, чем картечь.
– Обходят, – заметил Сажнев.
Всадники подались в стороны, прижимаясь к лесным крыльям, пехота шагала в центре, и не плотными массами, как полагалось по русскому уставу, а развернувшись густой широкой цепью.
– Совсем ополоумела немчура, – вновь вылез Фелистов. – Двумя шеренгами на укреплённую позицию переть! Да ударить сейчас на них в ротных колоннах – мокрого места не останется!..
– От нас не останется, – оборвал полковника Росский. – У них там штуцерных половина, кабы не две трети. Пока до них дошагаешь «в ротных колоннах», выбьют ваш полк, как нечего делать.
– Штуцеры ведь перезаряжать долго, – не сдавался командир володимерцев. – Разок пальнут, второй не успеют!
– Ждём, – оборвал его Росский.
Фон Пламмет наступал спокойно, без суеты, будто и не ждали его открытые, оголённые тылы Второго корпуса. Тянул, тянул, словно жилы из живого тела, – протаскивал по узким лесным дорогам, по просекам всё новые и новые эскадроны и роты, точно фокусник карты из рукава. Пруссаки послали к своему тойфелю все «правильные» боевые порядки. Надвигались широким, но тонким полукольцом, прикрывшись двойной шеренгой стрелков; в рядах же пехоты катили артиллерию, несмотря на размокшую землю.