Мне душу рвет чужая боль
Шрифт:
Он предполагал, о чем зайдет разговор. Но не думал, что окажется в кабинете старого знакомого. Печально известный капитан Комов, ныне майор и целый зам начальника ОВД. Это он когда-то пытался навесить на него убийство Лиды.
Комов сидел за столом и что-то писал. Не отрывая глаз от бумаги, он махнул рукой, показывая, что Валентин может присесть.
– Что, Шведов, снова за старое? – даже не глянув на него, спросил он.
– Это вы о чем, товарищ начальник?
– Да все о том же, Шведов. Где ты был ночью с шестнадцатого на семнадцатого мая?
– Какого года?
– Этого, Шведов, этого, – подняв на него глаза, с начальственным раздражением в голосе сказал Комов.
– Кого на этот раз мне пришить хотите? – угрюмо усмехнулся Валентин.
– А кого ты пришил, того и пришьем.
– Я его не пришил, я его пристрелил…
– Кого ты пристрелил? – вскинулся майор.
– Дюбель. Дюбель его зовут.
– Кто такой?
– Ни кто, а что. Дюбель обыкновенный, я его пристрелил, из монтажного пистолета. Точно в стену вогнал… Ремонт я в квартире делал. В ночь с шестнадцатого на семнадцатого мая… Было бы хорошо, если бы его пришил. Так, чтобы соседи ничего не слышали. А то этот дурацкий закон о тишине… То есть закон совершенно правильный. Если с точки зрения нормального человека. А когда ремонт делаешь, это уже с психикой ненормально, как будто в другом измерении живешь, нормальные законы идиотскими кажутся…
– Ты, Шведов, мне здесь ваньку не валяй, – еще больше посуровел Комов.
– Да не Ванька он, а дюбель…
– Еще что-нибудь мне про дюбель скажи! Я тебе тогда скажу про дюпель, которым тебя под нары затолкали.
– Что?! – вскипел Валентин. – Что ты сказал, мусор!
Майор применил против него запрещенный прием. И если он хотел вывести его из себя, он с лихвой выполнил свою задачу… Мразь ментовская!.. Валентин едва сдержался, чтобы не пустить в ход кулаки. И Комов понял, что творится у него внутри.
– А зачем ты меня оскорбляешь? – в праведном гневе спросил он и, поднявшись со своего места, приблизился к Валентину, зашел к нему сзади и резким привычным движением свел вместе его руки.
И тут же на запястьях защелкнулись стальные браслеты наручников.
– Это чтобы ты не дергался… Ну так что, будем говорить про дюбель?
– Не было ничего… Не было ничего, мусор! – взвыл от отчаяния Валентин.
Он хорошо помнил свою первую ночь в общей камере. Он ждал, когда за ним придут, и был готов к нападению. Силы были неравны, но он держался, несмотря ни на что. Его избили до полусмерти, но до позорного контакта так и не дошло. Следующей ночью ему досталось еще больше, но и он, сопротивляясь, сломал кому-то челюсть. Его и самого после того случая отправили в тюремную больничку, где он провел две недели на правах изгоя. Потом снова была общая хата, где Валентина снова загнали под нары. Он терпеливо сносил боль унижения и подлые пинки в спину, но с ревом и зубами готов был вгрызаться в горло каждому, кто тянул к нему грязные руки. Он сохранил себя в целости, но как был презираемым существом низшего сорта, так и ушел на этап… Знал бы кто, как тяжело ему пришлось на пересылках и в зоне, сколько раз пытались его растоптать и размазать по полу. Знал бы кто, как ненавидел он уголовных ублюдков, которые травили его все шесть лет, унижали, сравнивая с грязью. Его сгибали, по нему ходили, но так никому не удалось окончательно сломить его. Да, он был опущенным, но никто так и не смог назвать его «законтаченным», но того, что он перенес, выживая в кромешном аду, хватило бы на целую вечность вольной жизни… И теперь майор, который в свое время из кожи вон лез, чтобы он получил максимальный срок, смеет упрекать его в том, чего не было, но должно было быть. И скажи после этого, что он не мусор. Погань ментовская!
– Чего не было? – ухмыльнулся Комов.
– Я не хочу с тобой разговаривать, мент…
– Хочешь не хочешь, а нервы из тебя лезут… Не любишь ты ментов.
– Я вас ненавижу! – не в себе от злобы выкрикнул Валентин.
– Браво!.. И уголовников ты тоже ненавидишь.
– Не твое собачье дело!
– Ты бы заткнулся, парень. А то терпение у меня не беспредельное. Вот возьму да отправлю в камеру к уголовникам…
Валентин криво усмехнулся, глядя на мефистофельское торжество в глазах майора. Наверняка Комов был уверен в том, что его угроза подействует. Но нет, его матерыми уголовниками не испугаешь. Он уже знает, что это за народец. Эти звери сильны только со слабыми. И еще всемером одного не боятся… А Валентин знал оружие против них. Собрать волю в кулак и стоять насмерть. Сила воина-одиночки, помноженная на отчаяние и презрительное отношение к физической боли, – только такую силу можно было противопоставить шакальей стае. Он боялся, что его будут избивать, но при этом не сомневался, что выстоит в жесточайшей драке. Ведь уголовников, как правило, надолго не хватает. Раз выпустят когти, другой, а потом поймут, что связываться с униженным психом – себе дороже. Тем более, что таких опущенников они побаиваются, потому что в отчаянии они могут натворить дел. И сами сгорят дотла, но своим огнем зашкварят двух-трех врагов, а то и всю камеру…
– Да пошел ты!
– Пойдешь ты, Шведов. Или ты этого не боишься?
– Да, я ничего не боюсь! – психанул Валентин. – Можешь забить меня здесь до смерти, мне все равно. Давай, бей, даже звука от меня не услышишь!..
Комов недоуменно смотрел на него.
– Да ты на голову больной, Шведов. Тебе лечиться надо…
– Спасибо, шесть лет лечился. Твоими молитвами.
– Вот за эти шесть лет и говори спасибо. Мог бы на больше загреметь…
– Кого ты лечишь, мент? Мне бы три года могли дать. Митюха – конченный уголовник, на нем клейма некуда было ставить, а я в состоянии аффекта был… А ты не хотел, чтобы я трешкой отделался. Ты наказать меня хотел. За то, что я Лиду на себя не взял, за это хотел наказать… Ты нашел, кто Лиду убил, а? Нашел, я спрашиваю? Чего молчишь?
Как это ни удивительно, Комов растерялся. И сменил гнев если не на милость, то на сдержанность.
– Не нашли мы убийцу, – покачал он головой.
– Да вы и не искали, – стал успокаиваться Валентин.
– В этом ты не прав, убийцу мы искали. Да не нашли. Глухо как в танке…
– Да мне плевать на ваши танки… Вы же должны знать, за что мне в Бутырке досталось.
– Не знаю, – покачал головой Комов. – Так, информация поступила, что под нары тебя загнали, а что конкретно…
– А конкретно, Артурчик там был, еще та мразь. А он маляву получил, от авторитетных людей, которые за Сколыхова подписались, за Митюху, которого я убил. Мне за него отомстили…
– Это все, конечно, очень печально, но к тебе вернулся бумеранг, который ты запустил в Митюху. Но это не значит, что он виновен или его дружок… То есть дружок, может, и виновен был, а Сколыхов был чист. Не убивал он твою Лиду. В нее из нагана стреляли, а это обратный поток пороховых газов, на руке бы нагар остался. Но с ним все чисто было… Но мы все равно работали по его связям, болото это уголовное ворошили. И ничего…
– Кто с ним тогда был, когда в Лиду стреляли?
– Я же говорю, что ничего, никакой информации. А мы серьезный пласт подняли… Может, и не было никого с ним… А если был, то ты все равно за Лиду свою отомстил. Верно? – с коварной хитринкой посмотрел на Валентина майор. – Стрелял его дружок, а он был на подхвате. Но в любом случае, он – соучастник убийства, и ты его за это жестоко наказал…
– Наказал, – кивнул он. – И отсидел.
– Да, но ненависть к уголовникам ты впитал в себя с тюремной баландой.
– Впитал. Шесть лет впитывал. Да, я ненавижу эту уголовную мразь. Люто ненавижу. Вы это хотели знать?
– Стежков тоже был уголовником.
– Знаю.
– Ты с ним очень сильно поругался.
– Сильнее не бывает.
– Но убивать его ты не стал.
– Нет.
– Но хотел. Честно признайся, была мысль?
– Была мысль дать ему по морде.
– Да, но с твоей силой это все равно что убить. Я же помню, как ты Сколыхова до смерти забил…
– Это ни о чем, начальник. Если бы я его убил, тогда бы мы с вами поговорили на эту тему. Но я его не убивал.
– Тогда – нет, тогда, в торговом центре, ты сдержался. Но злобу затаил. Более того – ты проследовал за Стежковым…
– Я за ним проследовал? – удивленно посмотрел на майора Валентин.
– Да, вот показания продавца из соседнего отдела, она видела, как ты вышел из павильона вслед за Стежковым.
– И куда я пошел?
– За ним. Ты пошел за ним.
– И далеко я за ним шел?