Шрифт:
Киношница
Молоденькая девушка с простеньким, но милым лицом стояла знойным июльским днём на троллейбусной остановке напротив Краснопресненского универмага, и по её стройным ногам обильно текло. Мутная, с лёгким бурым оттенком вода струилась по ляжкам и затекала в босоножки. У Марины стали отходить околоплодные воды, и случилось это, как всегда, неожиданно. Марина знала, что ей скоро рожать, но чтобы вот так, сразу, на улице… Рядом стояли люди и видели её позор. Вот это да! Вот это она даёт! На несколько секунд Марина застыла, но потом быстрым шагом двинулась на переход. На асфальте осталась сохнуть маленькая лужица. Ей нужно было немедленно вернуться домой. Это недалеко, каких-то пять минут, но сейчас путь показался ей долгим. Ноги были мокрые, в босоножках хлюпало, трусы противно прилипли к телу. Марина не стала вынимать из сумки ключи, а нервно зазвонила, давая понять свекрови, что «что-то не так». Слава богу, было кому показывать. Свекровь увидела её мокрые ноги, вызвала скорую, и начала названивать мужу и сыну на студию. Какое там! Никто не брал трубку. «Сейчас, сейчас, Мариночка, потерпи», – причитала она в большом волнении. А что «потерпи», больно Марине совершенно не было. Она зашла в ванную, захватив в спальне чистые трусы. Ноги у неё внезапно ослабли и захотелось присесть, но этого как раз и не стоило делать:
О собственных родителях она вспоминать не любила. Папа, рабочий на мебельном комбинате, спился и умер, мама всю жизнь проработала нянечкой в районной больнице, таскала домой передачки из тумбочек и тоже попивала, противно заедая свои стограммовые порции жирными кусками куриных ножек, которые она жадно обгладывала. Больные умоляли нянечку принять «курочку… от чистого сердца». Водку и портвейн она покупала на рублики, которые регулярно брала из потных ладоней беспомощных лежачих. За эти рублики мамаша, ворча, подавала лежачим утки и перестилала простыни.
Марина посещала в Шатуре балетную студию, преподавательница ей говорила, что она способная. Окрылённая, она после школы приехала в Москву поступать в труппу театра Немировича-Данченко, но её даже не допустили до просмотра. О балетной студии в Шатуре никто и слушать не хотел, подавай им настоящий диплом. При чём тут диплом? Даже посмотреть не захотели, как она танцует! Кто-то посоветовал Марине съездить на «Мосфильм» или в студию им. Горького, в какую-нибудь группу на массовку. Они тогда с сестрой снимали угол в бараке в Марьиной роще. Но продолжалось это не слишком долго, с сестрой Марина рассорилась, уж очень та ей много нотаций читала, особенно о вреде мужиков. Понимала бы чего!
На съёмочной площадке она познакомилась с Андреем, будущим мужем. Ну а что? Он, Андрей её, не такой уж красивый, увалень, а она – стройная, намного моложе его, «балетная» девочка. Балет – это вообще было круто, или как тогда говорили «клёво». Марина всем старательно врала, что она училась в балетном училище Большого театра, почти закончила, подавала надежды, а потом… страшная травма – и всё. Конец карьере. Но она не унывает – надо выживать. Мужчин подкупали её оптимизм и независимость, Марина не выглядела охотницей за женихами и московской пропиской. Да и с Андреем… ну и что, что она ему сразу «дала»? Кому хотела, тому и давала, забыла сестрицу спросить. А потом – раз, и залёт! Ей тогда казалось, что Андрей так и так на ней женился бы, просто получилось немного быстрее, чем они собирались, не дотерпели. Подумаешь. Он её своим родителям представил, Марина видела, что они вежливы, доброжелательны, заранее принимают ребёнка своего единственного сына, но были ли они ей действительно рады? Не факт, не факт… Марина была всё-таки реалисткой.
Её расспрашивали о родителях. Вот так она и знала: про родителей непременно спросят. Марина, во избежание вопросов и просьб о знакомстве, с горечью сказала, что она сирота, есть, мол, старшая сестра, но она живёт далеко, что они не общаются, у каждой своя жизнь. Эх, зря она так сказала. За язык её не тянули насчёт сестры. У неё же и братец старший есть, но хватило же ума о нём промолчать. Братец служил сверхсрочную где-то в строительных войсках на БАМе. Они вообще друг о друге ничего не знали. Да и что там знать? Нужно больно. А и про сестрицу она сплоховала. В глазах новой семьи Марина прочла укор и недоумение – как это, не общаться с сестрой? У Макаровых все общались. А вообще-то она, получалось, была «бедной девочкой» и их долг – её теперь пригреть и защитить. Да пусть. Марина соврала про сиротство, но удержалась от красивой истории про папу лётчика-испытателя, который погиб на задании. Это выглядело бы слишком банальным и неправдоподобным. Врать надо было уметь: иметь чувство меры и не зарываться. Впрочем, враньё давалось ей легко, ненатужно. Для Марины то, что она рассказывала другим, было не ложью, а просто преувеличением, милыми фантазиями, в которые она начинала сама верить, тем более, что проверять её слова никто не собирался, вреда от них не было, наоборот: лёгкие неточности могли принести Марине пользу, выставить её в глазах окружающих в выгодном свете.
Из роддома Марину встречала вся семья. В белом кульке с голубыми лентами лежал её сын Кирилл. Так его назвал Андрей. Хорошее имя, почему бы и нет. А потом? Да, ничего особенного. Молока у Марины было много. Сын рос крупным и здоровым мальчиком. Первое лето они провели в Москве, свекровь помогала, да и Марина старалась принести пользу, а не быть только матерью их наследника. Вскоре Андрей устроил её на студию, ассистенткой режиссёра. Муж давал ей иногда деньги, и Марина купила себе модную кожаную мини-юбку, которая ей очень шла. На работе она видела интересных людей, знаменитых артистов, которые были с ней запросто, а дома её ждал крупный, увесистый, плачущий басом, сын. Марине казалось, что у неё всё хорошо, даже прекрасно, но она ошибалась. Андрей начал, как её мама говорила, «гулять», и сделать с этим было ничего нельзя. Сыну было уже полтора года. Ну что говорить, Марине было неприятно, тем более, что его новая пассия была дочерью известной артистки, типичная «золотая молодёжь»: дома творчества, рестораны, модные просмотры, а Марина… Андрей давал ей понять, что у него с ней неравный брак, его подловили на «залёт», и теперь ей следовало бы в вечной благодарности помалкивать. Ещё чего… помалкивать! Марина, как она всегда любила думать, Андрея «выгнала» и осталась жить в их квартире. «Выгнатый» ушёл. И сразу на любовнице женился, расплатившись с Мариной их крохотной двухкомнатной квартирой, кооперативом, за который он заплатил деньгами от первого своего фильма. Мужа она потеряла, а бабушка с дедушкой, которые души не чаяли в единственном внуке, продолжали относиться к Марине с интеллигентской доброжелательностью, она же была матерью их распрекрасного Кирилла, куда же её девать. Но они понимали и сына. Женился на простушке, ни класса, ни стиля, ни образования, ни таланта. Кирилла каждое лето брали на дачу к знаменитым родственникам, он был там своим, а Марина, которая приезжала навещать сына, своей не была. Там все «знаменитости» делали вид, что «Мариночка – чудная», но какими бы замечательными актёрами все не были, родственность они играли фальшиво. Да, чёрт с ними! Через много лет, когда свёкор со свекровью умирали, и Марина была рядом, не бросила их до последней минуты, вот тогда и судили бы, кто «свой», а кто «чужой». Может, они тогда поняли, что всё-таки она с ними через ребёнка породнилась. Да кто их поймёт, интеллигентов. Андрей был ещё два раза женат. После «дочки» какая-то чешка, у них дочь. Потом довольно простая девка из Гурзуфа, да ещё с ребёнком. Он с ней познакомился на Ялтинской студии. Интересно, чем она была для него лучше Марины? Бутафор, никогда не училась. У Марины хоть была хореографическая студия и первый курс института культуры. Ну бросила она институт, ну и что? Не до учёбы, нужны были деньги. А та… толстая, неуклюжая баба, и что он в ней нашёл? Толстый и толстая, вот и правильно.
Когда Андрей ушёл, Марина не особенно горевала, чётко понимая, что никогда его не любила. Он ошибся, и она тоже: угрюмый, не тонкий, невыносимо эгоистичный и какой-то скучный. Радости от него было немного, делал вид, что весь в творчестве, в карьере, в своих планах, а она… в общем не до неё. Марина до сих пор заводилась, когда вспоминала его фразу: «Тебе надо было в общем вагоне ехать, а ты в первый класс села…» А «первый класс», значит, для него, для таких как он. Противно.
А потом были узкие таллинские улицы, маленькие тёмные кафе в подвалах, всё такое не советское, загадочно-романтичное. Их съёмочная площадка среди развалин старого замка. Лето длинное – делай что хочешь, работа кажется интересной и значительной, сама она, Марина – профессиональная и незаменимая. Без неё никакой и съёмки бы не было. Она тоненькая, длинноногая, в старых чёрных вельветовых кордах, деловая и очень «московская». На голове модно повязанная косынка, на глазах стильные тёмные очки. Как она всеми распоряжается, строгий голос, усиленный мегафоном. По периметру площадки – зеваки. Говорят – не по-русски. Рижская же студия. Что-то они там такое снимали экстремально-любовное. Он играл маленькую эпизодическую роль «гостя с гитарой». Ну спел что-то бодро-щемящее, но какой красивый! Вежливый, деликатный, европейский лоск, акцент. Да ещё почти на 15 лет старше. Светлые, холодноватые глаза, большие ладони с длинными тонкими пальцами, крепкое высокое тело. А ещё хорошо сшитые брюки, свитер крупной вязки. Польские корни, семья известного винодела, умеет играть на скрипке. Вот тебе и длинные сильные пальцы. Скрипка, правда, была только на уровне детской музыкальной школы, а потом Георг после ПТУ работал на заводе ВЭФ регулировщиком автоматической телефонный связи. Учился на историческом и юридическом факультетах университета, но всего два года. Надоело. Этого ничего Марина поначалу не знала. Он не всё рассказывал, да даже если бы и рассказывал, Марине тогда всё в нём нравилось.
Они вернулись в Москву вдвоём. По ночам он шептал ей на ухо нежности, вроде по-русски, а вроде и нет. Марина просто прижималась к его плоскому животу и балдела. Они долго были женаты. Марина ездила к Георгу на хутор. Приземистый дом из брёвен, натуральное хозяйство, заросший огород, в значительном отдалении угрюмые неразговорчивые соседи, не больно-то радушные к русским. Но это была его родина, своя земля, свой дом, язык, простой, далёкий от московской суеты уклад. Марина никогда не была от хутора в восторге, но каждое лето, если они были свободны от съёмок, они туда ездили, и ей приходилось изображать из себя суровую хуторянку. До определённого момента ей всё это даже нравилось: она вешает на верёвки постиранное бельё, мужики её в грубых сапогах уезжают на старом «газике» за продуктами, кругом дикая природа.
С какого-то момента Марина начала замечать, что Георг не всегда вписывается в её окружение. Кирилл стал плотным сильным подростком, и Марина приятельствовала с семьёй его первой девушки. Вот их с Георгом пригласили в гости. Всё бы хорошо: еда, много водки и вина, красивый розоватый ковёр в гостиной, мягкий свет, удобная мебель, кипенно-белые модные обои. Все расслаблены, сыты, довольны. Марина прекрасно понимает, что эти люди собираются, чтобы не просто поесть, они хотят общаться. Но Георг сидит, откинувшись в кресле, положив руки на широкие подлокотники, смотрит на окружающих с едва заметной улыбкой и многозначительно молчит. Он мог бы рассказать о каких-нибудь съёмках, но сделать это интересно ему трудно, тем более, что монологи нежелательны, а дискутировать Георг не умеет. Хозяйка – еврейка, и Марина всегда сильно беспокоится, как бы муж не сказал что-нибудь неприятное про жидов. Антисемитизм Георга был наследственен и иррационален, иногда ему не удавалось сдержаться. Не дай бог! Марине в таких случаях хотелось уйти. Георг выглядел тем самым тормозным туповатым прибалтом из анекдота. А раньше она этого не замечала? Все эти его неторопливые банальные фразы, с повышающимся к концу тоном. Он никогда не повышал голос, не умел громко смеяться, его чувство юмора стремилось к нулю. Оказалось, что в Москве он совершенно не смотрелся неспешным, полным достоинства и скрытой силы, викингом, он смотрелся провинциалом, не смог найти ни друзей, ни приятелей, ни просто профессиональных контактов. Он продолжал сниматься во второстепенных фильмах, играл в эпизодах, почти всегда иностранцев с акцентом. Да даже и эти роли Марина находила ему сама, неутомимо предлагая его прибалтийские услуги. Ни одной главной роли Георг так и не сыграл. А когда-то Марина так радовалась, что замужем за актёром, что она сама безо всякого Андрея и его снобской семейки смогла войти в мир кино. А вот так: у неё муж знаменитый актёр… Георг… вы не знаете? Он снимался… там-то и там-то. Но на улице его никто не узнавал и автографов не просил. И всё-таки её муж – актёр, красивый, европеец, не какой-то там инженер.
Денег не было. А так хотелось хорошо одеваться, покупать у спекулянтов «фирму». В отпуск Марина никогда не ездила, ей хватало поездок на съёмки: то на море, то в горы, то в тайгу. Другие города, люди, гостиницы, вагончики, гримёры, операторы, администраторы. Шумная, крикливая, капризная толпа, а она – в центре, почти самая главная, всё на ней. Натуру выбирать – она, актёров увещевать – она, с местными улаживать – она, режиссёр и актёры… они, как дети. Что бы они все без неё делали? Какая она молодая, стройная, независимая, то резкая, то задушевная, то раздражённая, то умиротворяющая. Все её любили и ценили. Женщины доверяли ей свои секреты и беды, мужчины флиртовали, и готовы были услужить, если это было им не слишком трудно. А она? На репутацию связи на площадке повлиять не могли, в их киношном мире это было приемлемо, на Георга с каждым годом Марине было всё больше и больше наплевать.