Мне хорошо, мне так и надо…
Шрифт:
В конце 8-го класса Гера стал раскованнее, принимал участие в злых шутках над учителями. Когда надо было подойти к учительнице с «подходцем», чтобы её на что-нибудь выгодное для общества уговорить, ребята всегда выбирали Геру. Он был самым лучшим учеником, намного опережающим других отличников, а потом средних лет, замотанные жизнью училки, не умели противиться его скромному, но бесспорному шарму. Гера был неотразим и сознавал это.
Что тут спорить, Гера знал себе цену! И всё-таки по каким-то едва осознаваемым им причинам, ему было по-прежнему трудно общаться с людьми, особенно со взрослыми. Поздороваться с чьей-то бабушкой было сущим мучением, дурацкой условностью, которой он был обязан следовать. Даже с возрастом в нём не появилась светскость, раскованность и манеры. Гера не умел непринужденно болтать, однако и умных разговоров он избегал, то ли не любил ни перед кем выворачиваться, говорить, что он действительно думает, то ли стеснялся людей, даже одноклассников, то ли априори считал их дураками. Такого тоже нельзя было исключать. Хотя, кто его знает, может в Гере вовсе и не было той глубины, которая в нём почему-то угадывалась и подразумевалась. Вдруг он был просто красивым и румяным пирожком без начинки? Может быть, но никто в это не верил. Гера был Гера, их общая гордость: Герман Клюге.
А
Гера всегда был членом сплочённой компании, он ничего для этого не делал, так исторически получилось само, и Гера был этому рад. Милые воспитанные девочки, ребята-товарищи, умеренная, систематическая, никем не запрещённая выпивка, медленные танцы в полумраке. Гера открыл девочек. Просто не мог не открыть: гибкие, тёплые, податливые тела, мягкая небольшая грудь, сладковатый запах духов и пудры, доверчивые ладони в его руке. Он был в контроле: мог подвинутся или отодвинуться, прижаться или отдалиться подальше от её тела. Мог почувствовать на своей шее её щеку, положить ей руку не на талию, а чуть ниже, прижаться губами к её волосам или провести рукой по её груди. Это всё было приятно, Гера не пропускал ни один танец. Вот он чуть покачивается под музыку, пьяноватый, с кружащейся головой, девочки у него разные, но принципиальной разности в своих ощущениях он не чувствует. Он их всех хочет, но усилием воли никогда не даёт ей это физически ощутить. Его эрекцию он ей замечать не позволяет. Ещё чего! Гера прекрасно знает, что пара ребят в этих обстоятельствах, не встречая никакого сопротивления, дают волю рукам, мнут грудь, выходят с ней в коридор целоваться, расстегивают ей кофточку, прижимаются, чтобы упереться членом ей в живот. Он тоже мог бы, но… нет, что-то его сдерживает, Гера и сам до конца не понимает что. Больше всего на свете он боится потерять голову, а значит контроль, оказаться идиотом, и поэтому попасть в неудобную, невыгодную для себя ситуацию, которая осложнит его жизнь, сделает его слабым.
Толя в связи с переходом в другую школу совершенно перестал быть важным, он, кстати, и в компанию никогда не был вхож. Гера мог бы настоять, чтобы Толю ребята тоже приглашали, но не настоял, что-то его удержало. Хулиганистый бесшабашный Толя был бы в интеллигентной компании чужаком, а в Гере всегда было остро развито чувство стиля.
В новой школе Гера нашёл Толе замену. Новым одноклассникам он, кстати, представлялся Германом. Через пару недель после начала учебного года он сел за одну парту с известным спортсменом, мастером спорта, членом юношеской сборной Союза по гребле. Высокий парень с живым умом, юмором, неизбывной уверенностью в себе, привыкший к изнурительным тренировкам, травмам, напряжению, но зато и к победам, и уже привычным успехам у девушек: широкие плечи, сильные ноги, рельефные бицепсы, живые чёрные глаза и твёрдые волевые губы. На учёбу у него времени не хватало, и Гера снова взвалил на себя заботу об отметках товарища. Они стали не разлей вода: один – яркий, весёлый и сильный спортсмен, другой – умный, тонкий и красивый «гений» местного разлива. Профессиональный спортсмен с вечными солёными шуточками и интеллектуал с сосредоточенным взглядом философа и длинными тонкими пальцами, выдающими породу. Если бы кто-нибудь внимательный зашёл в класс, то сразу бы увидел эту пару и сказал себе: «Ага, вот он центр…» Ребята проводили вместе довольно много времени: Гера ездил на важные регаты на Московское море, стал вхож в разные компании, кроме своей. Они вместе пили пиво, и друг уговаривал Геру не теряться с девушками. Мудрость его была несложной: «Ничего не бойся, дают – бери! Ничего не будет. Я тебе обещаю», – вот что Гере говорил друг, и он ему поверил. Общение с женщинами не потрясло его сверх меры. Это было неплохой разрядкой, немного будоражило, льстило самолюбию, но всегда оставляло Геру эмоционально глухим. Ни в одну из своих подруг, которых набралось уже 3–4, он не был влюблен. Девушки казались ему неумными и быстро надоедали. Обижать он их не хотел и старался всё так подстроить, что она сама переставала ему звонить. Она и переставала. Девушка была, однако, удовольствием лучше, чем выпивка, после которой болела голова, и уж, конечно, лучше, чем курение, в которое он, едва втянувшись, быстро бросил. Ни к чему. В те времена курили практически все, но Гера вовсе и не собирался быть как все. Все – это все, а он – это он. Как трудно ему всегда было смешиваться с толпой, он и не смешивался, храня свое странное обособленное одиночество, незаметное окружающим, но всегда им самим осознаваемое и лелеемое. Люди были разными, умными и не очень, милыми и злыми, но никто не мог его понять до конца: ни родители, ни друзья, ни женщины. Никто. Теперь взгляд его ярких-синих жестких глаз всё чаще и чаще был устремлён в глубь самого себя. Гера всё запоминал, оценивал, анализировал и делал выводы. Только бы не наделать ошибок, не попасть в просак, не потерять контроль. Надо быть осторожным, иначе… что «иначе» Гере и думать не хотелось.
В институт Гера поступил по тем временам модный: Московский институт управления и информатики. Новая отрасль, имеющая дело с компьютерами. Опять всё было легко, Гера учился играючи. На факультете ему было даже проще, чем в школе. Уже не надо было писать дурацкие сочинения про Татьяну Ларину, которая «идеал Пушкина… и русская душа». Впрочем, Гера получал за школьные сочинения только пятёрки. Быть грамотным, как машина, не составляло для него труда, язык же был системой, а вот «что писать», чтобы угодить учителю, быть в струе, не выйти за рамки требований, не дай бог не сказать лишнего, не допустить в сочинение ни грана своей собственной мысли – это было труднее, но Гера справлялся. «Чацкий, Онегин, Печорин – лишние люди?» – конечно, лишние. Кто в этом сомневается? А «Раскольников и Базаров – новые люди?» – ой, да не проблема: новые – так новые. Ценил ли Гера русскую классику? Да, в общем-то ценил, но читал только то, что проходили на уроке. Был ли он всегда согласен с оценками учителя, с тем, что надо было «полагать»? Нет, не был, но не считал нужным выворачиваться перед учителем и ребятами. То, что он сам полагал – было его личным делом, его внутренним миром, который Гера от посторонних ревниво оберегал. Кто-то в классе спорил, эпатировал окружающих, Гера смотрел на таких глупых сопляков свысока, вот дураки, игра же не стоила свеч! Перед кем тут бисер метать? Зачем? Это было непростительной ребячливостью, ерундой, на которую Гера не разменивался.
В институте, продолжая ту же тактику, он смирно сидел на семинарах по истории КПСС, на полном серьёзе конспектировал работы Ленина и проводил политинформации про израильских агрессоров. Таковы были правила игры. Сменятся правила – сменился бы и Гера, но правила ещё очень долго не менялись. Геру, впрочем, это вовсе не раздражало. Он стал взрослым матёрым мужиком, политика и прочие эмоциональные игры его уже не столь пугали, сколь просто не интересовали.
А что Германа по-настоящему интересовало? Были ли у него страсти? Да нет, ничего его не интересовало, страстей он избегал, в точности следуя философии классического XVII века: рацио – превыше всего, эмоциональные всплески унижают и делают мужчину глупцом. Философию классицизма Гера почитал по наитию, обширными гуманитарными знаниями он не обладал, был всё-таки технарём.
На последних курсах института Гера ещё не потерял связи со старыми школьными приятелями, изредка встречался с другом-спортсменом, уже давно соревновавшимся на международном уровне, обладателем многих медалей и кубков. А вот и вечер-встреча. Всем уже лет по двадцать пять, может, чуть меньше. Несколько человек уже замужем и женаты. Ой, вот странные люди, зачем это всё? Ведь можно быть ещё много лет свободными и получать от жизни по максимуму, но… ему-то что.
Там были их девчонки из компании. Выпили все многовато. Гера вышел на кухню и с отвращением увидел заблёванную раковину. Сток засорился, и обильная красновато-жёлтая жижа с непереваренными кусками пищи стояла толстым слоем, источая мерзкий утробный запах. «Чёрт, ну кто же это так напился?» – зло подумал Гера. С ним такого никогда не происходило. Вроде они не маленькие и должны знать свою дозу, а тут… какая гадость. Ему захотелось немедленно уйти. Он вышел в коридор и увидел друга, который тоже собирался уходить.
– Геш, давай двигать отсюда. Поедем ко мне, а? Ты в сортир не ходи, там нассано. С меня хватит.
– Ну поехали… спасибо, что сказал, я как раз собирался…
Он увидел, что две девчонки тоже надевают сапоги. Куда это они? С ними что ли? Зачем? Друг проследил за его взглядом и посчитал нужным объяснить: «Да, Геш, они с нами. Ты не против?»
Гера и сам не знал, против он или нет. Если нет девок, то что ехать ночью на эту квартиру, хотя с другой стороны, он думал просто спокойно посидеть, выпить крепкого кофе, поговорить. А тут… эти будут. Надо с ними что-то делать. И даже если не делать, то придётся развлекать. Вот этого ему совсем не хотелось. Он не то, чтобы не знал, о чём говорить с девушками, знал, но ему всегда было лень это делать. А тут ещё эти девчонки ему свои. Не надо бы с ними связываться. Тем более, что обе замужем. Они ему говорили, кто их мужья, но он не слушал. Только этого не хватало в голову брать! Значит, их мужья ждут, а они на ночь глядя в гости собираются. Эх, бабы. Было видно, что и та и другая нетрезвы, бледные, с синяками под глазами, какие-то потрёпанные. Не сказать, чтобы они его привлекали. Им бы сейчас в самый раз домой. На улице они поймали такси, девчонки решительно залезли назад, друг сел между ними, а Гера рядом с шофером. Повлиять на ситуацию он уже не мог, даже не ехать не мог, было бы трудно объяснить, почему он не хочет. Да, он не хотел, но сказать об этом прямо тоже не хотел. Вот всегда так с ним. Обычно он не давал собой манипулировать, но друг захватил это право, так уж вышло.
Ага, ну так он и знал. Всё развивалось по самому неблагоприятному сценарию. Друг выбрал одну подругу и опрокинул её на свою двуспальную кровать, рывком прикрыв дверь, другая осталась в Герином распоряжении. Они сидели на тахте, и Гера прекрасно знал, что отступать ему некуда. Девчонка была молодая, симпатичная, тёплая и очень податливая. Ну да, податливая потому что пьяная, но какая разница. Гера её вроде даже захотел, руки его стали тискать её грудь, рядом валялась её модная косынка с видом Эйфелевой башни. Сам сильно навеселе, Гера почувствовал, что руки его живут отдельно, делают своё дело, не обращая внимания на разум. Сколько прошло времени, он и не заметил: то ли две минуты, то ли двадцать. Они уже лежали голые, прикрывшись пледом. Гера навалился на подружку, но последней его предательской мыслью перед тем, как он в неё вошёл, было: «А не она ли блевала на кухне?» Гера был болезненно брезглив, и такая мысль его немного охладила, но недостаточно, чтобы остановиться. Он потом вспоминал, что сам её не целовал и избегал её поцелуев. Ещё только не хватало, чтобы она на него рвотой дыхнула. Потом было лень вставать, идти в душ, невероятно хотелось спать. Он на минуту закрыл глаза и сразу заснул. Когда проснулся, в квартире уже пахло кофе. Друг стоял в чёрном махровом халате у плиты, девчонок нигде не было видно. Они, наверное, давно ушли. Герман отчётливо понял, что всё вышло довольно по-свински и как-то не в его стиле, но изменить он уже ничего не мог.
– Геш, ну ты как? Повеселился? Мы с тобой хорошо время провели. Согласен?
– Нет, не согласен. Скотство какое-то. Это же наши девчонки. Их мужья ждали.
– Что? Ты себя слышишь? Плевать я на их мужей хотел. Я их даже не видел никогда. Мы же их не силком сюда тащили.
– Да, ты прав, наплевать. Но мы же люди, а получилось по-скотски. Ночью здесь у тебя автобус до метро не ходит. Как они добрались до цивилизации?
– Тебя это волнует? Меня нет. Такси, наверное, взяли. Не маленькие. А насчет «наши» девчонки, это глупость. Девчонки есть девчонки. Они общие. Сегодня были наши. Я, честно говоря, вообще всё плохо помню. Перебрал вчера.
Герман не стал спорить, он вообще не любил конфронтацию. Друг его в таких случаях раздражал, и он невероятно остро чувствовал явный между ними водораздел: друг был аморален, признавая право сильного, а остальное считал дурью, недостойной мужчины. Герман ненавидел себя за то, что поддался этому удачливому, весёлому и примитивному самцу, неспособного понять его собственную тонкость. Он же знал, что так будет, зачем поехал? Тряпка! Он выпил две чашки сладкого обжигающего кофе и поехал домой, твердо зная, что теперь очень долго друга не увидит. Вечером он набрал номер своей подруги, с которой был ночью. Она разговаривала любезно отрешённо, как бы незаинтересованно. Он хотел сказать ей какие-то успокаивающие слова, заглаживающие его вину. Да, он чувствовал себя виноватым, как будто его в грязи вываляли: как он был ночью небрежен, груб, безразличен. Презерватив он не надел, но в последнюю минуту успел из неё выйти. Они же сами их там напоили. Бедные девки. Как стыдно. Может она и неосторожна, может он ей нравился, да, точно нравился, он всегда это знал, чуял, но он себе такого и в школе не позволял, а сейчас позволил. Зачем? А затем, что он свинья. Какой-то ужас ужасный. Как было бы отлично никогда больше с подругами не встречаться, но Гера знал, что вряд ли это возможно.