Мне на плечо сегодня села стрекоза
Шрифт:
— Идешь в кино сегодня?
Я пожал плечами: для меня это был не поход в кино, а что-то совсем другое. Потом смотрю — и Гошаня, и Боба Рюмин, и Таняпка Беленькая, да и другие девчонки и ребята чего-то там такое болтают про кино, но я не придал этому никакого значения.
Именно уже в кино я сообразил, что к чему, увидев половину нашего класса. Только человек, который явно не в себе, мог не сообразить, что речь шла об одном и том же кино. Я обрадовался, что ряд у меня был далекий, отдельно от всех, сел и тут же подумал: «А что, если артистам будут задавать
Но когда она все-таки появилась вместе с другими актерами, я вдруг сразу как отупел.
Единственное, что я чудом сообразил — записку Свете нужно пикать немедленно. А нужно ли? И о чем?.. Но я уже писал…
Беленькая моя несчастная записочка отправилась из ряда в ряд, к «Юле Барашкиной», скоро я потерял ее из виду. Передали или нет?! Не потеряли по дороге?!
«Здравствуй, Светлана! Это я пишу, Алеша. Я в зале. Я не знаю, останешься ты на кинофильм или нет. Приходи послезавтра за пятнадцать минут до начала, вечером, к цирку. Буду ждать. Алеша».
16
Но Света к цирку не пришла. Я честно приехал за полчаса до начала, хотел заранее забежать к Коле-осветителю по поводу билетов, потом вдруг засомневался, стоит ли брать билеты, пока Светы нет, да и вообще можно сглазить, а там уже осталось до начала пятнадцать минут, я обязан был ждать, я ждал, ждал, нервничал ужасно, но так и не дождался, хотя простоял возле цирка еще чуть ли не с полчаса.
Честно говоря, несладко было брести одному по Фонтанке домой. А куда еще? К Гошане? К Игорю Николаевичу? Домой не хотелось. Ерунда, конечно, чушь — вполне можно было позвонить Светлане и все узнать, что к чему — не смогла, не захотела, поставить точки над «и», но не мог я ей позвонить, не мог — и все тут, боялся я, что ли, — не знаю, не мог, рука не поднималась.
На Фонтанке было тихо, народу почти никого, я глядел на серый молчаливый лед, на какой-то ящик, валявшийся посередине реки, и подумал, что совсем меня не тянет на рыбалку, а ведь как я радовался еще совсем недавно.
На одном из спусков Фонтанки, уже близко к дому, я увидел, проходя, старушку и махонькую девочку, лет пяти от силы. Старушка держала девочку за длинный шарф, как лошадь за поводья, а та, морковка, все рвалась от бабули вниз, на лед, и очень смешно ревела и хохотала одновременно.
— Что-нибудь случилось? — спросил я.
— Случилось, случилось, — заливалась девчушка. — Речка растает — мячик утонет. Утонет-утонет-утонет. А бабуся не пускает — не пускает — не пускает!
— Ерунда какая! Да я мигом! — крикнул я, оценив ситуацию и спускаясь на лед.
— Молодой человек, не смейте! — крикнула старушка.
Но я уже шел по льду. Мячик, симпатичный, оранжевый как апельсин, лежал на льду далеко, метрах
— Огромное вам спасибо, молодой человек, — затараторила старушка. — А то эта паршивка домой идти не хочет, целый час я с ней бьюсь.
— Бабуля, он герой, да? Ты герой, да? — спросила у меня морковка, хорошенькая, смешная — ужас.
— Нет, сударыня, — сказал я ей. — Просто долг чести. А как вас зовут?
— Светуля, — сказала она, и я вдруг улыбнулся; не расстроился, а обрадовался совпадению.
— Бабуля, он принц, да? Этот наш герой — он принц? — слышал я ее голос, быстро уходя. Смешно, конечно, детские глупости — но мне стало полегче, повеселее.
— А вот и наше чудовище, наш троечник! — бойко крикнула Люля, открывая мне дверь.
— Да исправлю я их, — сказал я, не обижаясь на нее. — Делов-то!
По тому, как строго, по струнке сидели мой дед и папаня, я догадался (и не ошибся), что идут дебаты о Сибири, о поездке. Смешно, конечно, было, что до определенного момента папаня с Люлей решали вопрос только о том, едут они вдвоем, или он один, или он вообще не едет, а о том, как быть со мной и с дедом, они не думали вовсе — будто мы не живые. Однако папаня с легкой руки Люли догадался, что это тоже немаловажное обстоятельство.
— А рыбалка там есть, в твоем сибирском городке? — спросил дед. — Если есть, я, может быть, и не против.
— Там везде рыбалка есть, — сказал папаня. — Дело не только в этом. Я еду работать, Люле место в театре обеспечено, а вот Алексею нужно будет перестраиваться, входить в жизнь нового класса.
— У Люли тоже будет новый коллектив, — ради справедливости сказал я.
— Все артисты — родные люди, — сказал папаня. — Она будет в новом театре желанным гостем, а ты — новеньким, со всеми вытекающими последствиями.
— Ты что, против меня и деда? — спросил я.
— Ничего подобного, я просто рассуждаю.
— Пусть едут, — сказал мне дед. — Свободнее будет дышать. А то ударишь молотком пару раз по фанерке — уже трагедия.
— Я этого не говорил, — сказал папаня.
— Все вы чушь несете, — сказала Люля. — Главное, кто будет готовить вам еду и кто будет следить за твоей успеваемостью, — и она выкинула в мою сторону размашистым жестом руку так, будто была на сцене и в чем-то меня обвиняла.
— Не знаю, — сказал я. — Вроде бы мы об этом говорили. За мной дед будет следить, а еду буду готовить я.
— А вас так и подмывает остаться без нас. Полная свобода, да?! — сказала Люля.
— Да нет, — сказал я. — Мы же обсуждаем варианты. Тебя послушать — так нас вдвоем с дедом оставить просто невозможно. Тогда из-за чего весь сыр-бор?
— Еще неизвестно, какую квартиру мне дадут, — сказал папаня.
— Вот именно, — сказал дед.