Шрифт:
1
Кое-кто утверждает, что я иногда ляпаю глупости. «Особенно, — говорят, — когда ты о чем-нибудь спрашиваешь». Поэтому, конечно, когда я говорю — я просто говорю, а вот когда я спрашиваю, то иногда спрашиваю, вернее, начинаю спрашивать так: «Может быть, — говорю, — я спрошу глупость, но…» — и так далее…
На днях смотрю, дед мой чего-то бурчит, напевает, возится со своим зимним рыболовным ящиком: леску вытащил, стал ее через всю комнату (пока лапы с мамой нет) туда-сюда натягивать, крякать, смеяться… Мне велел стоять не шевелясь…
— Это, братец ты мой, ноль
Тут-то я его и спросил, он даже подпрыгнул от неожиданности и про феэргешную леску забыл…
— Дед, — говорю, — может, я, конечно, глупость спрошу, но все-таки…
— Что все-таки? — говорит. Это он еще леску тянул и напевал «Смело мы в бой пойдем…».
— Все-таки, — говорю, — забавно. Вот нам постоянно твердят — и в школе, и где хочешь, что, мол, наша учеба — это и есть наш труд, так?
— Ну, так, — говорит. — Семнадцать метров! Та-ак. Думаю, на одну удочку хватит. Та-ак. Ну и что? А ты думаешь, ваша учеба не труд, а развлечение, так? Только жвачку жевать на уроках и дома, да?
— Нет, — сказал я. — Я так именно что не думаю. А думаю, что учеба — это и есть наш труд…
— Скоро ты наконец спросишь?! — заорал он на меня.
— Вот я и хотел спросить, — сказал я. — Если мы, дети, трудимся — почему у нас один выходной, а у вас, взрослых — и суббота, и воскресенье?!
— Я-то вообще на пенсии, — сказал дед, широко раскрыв глаза. Мне показалось — он побледнел. Потом добавил: — Учишься ты неплохо, но я не знал, что ты такая балда.
— Ну что ты, дед, — сказал я.
— Вот тебе семьдесят копеек, — говорит, — сходи, пожалуйста, в аптеку, купи пять штук валидолу.
— Дед, тебе плохо?! — Я даже напугался.
— Иди, дорогой, иди. Проветрись. Мне хорошо.
— Зачем так много, пять штук?
— Бери только в металлической упаковке, в стеклянной мне не надо.
— Пять штук?!
— Три мне, две тебе.
— Да мне не плохо.
— Куриная твоя голова. Мне не таблетки нужны, а баночки металлические, для рыбалки, для скользящего грузила-кормушки.
— Де-ед! — заорал я. — И мне баночка причитается? А?! Ты берешь меня на рыбалку, на зимнюю, да?!
— Иди, — сказал он. — Беру, беру. Иди ты к лешему. Без металлических не возвращайся.
…Я носился по городу часа два, искал эти несчастные длинненькие баночки с винтовой крышкой и еле нашел, но летал по аптекам как птица, — такое было у меня лихое настроение, веселое: молодец дед, сдержал-таки свое слово, едем, вернее, еду впервые в жизни на зимнюю рыбалку, блеск!
Когда я вернулся домой с баночками (дед даже расцвел!), я обомлел: валенки с галошами моего размера, ватные брюки, какой-то драный тулупчик, большие варежки на меху, шерстяные перчатки с двумя обрезанными пальчиками на каждой (наживку насаживать), черпачок — кусочки льда из лунки вылавливать, ящик для удочек и рыбы, сами удочки — все тайком от меня достал для меня мой дед. Вам бы такого деда!
Я поцеловал его в лысину.
2
Сейчас,
Свой эксперимент с пролезанием он проводит довольно часто, когда куда-нибудь едет, а чаще всего — специально. Садится в трамвай в часы пик и — поехало… В последнем случае он обязательно надевает свитер, а не курточку, или, если зимой, — два, чтобы пуговицы не летели.
Гошаня у нас хоккеист. Он не то чтобы играет за класс или даже за ЖЭК на площадке возле дома, не-е, бери выше — он игрок детской команды СКА. Его там необыкновенно ценят: у него феноменальная для детей скорость, крутой бросок и щелчок с любой позиции; куда пойдет шайба, он чует, как гончая зайца, ну и, само собой, пас у него дикий: выводит партнера на завершающий бросок — не промахнешься!
Наш Гошаня «Позвольте пролезть» — мелковат по объему, масса не тянет, и, когда шайба находится в куче игроков (и сам Гошаня в этой куче), его частенько затирают, сминают прямо, так что ему не удается выкарабкаться наружу с шайбой, и он раньше часто жаловался на отсутствие у него высшей универсальности. Тогда-то он и придумал свой эксперимент, для тренировки. Выберет какой-нибудь вид транспорта, где народу погуще, проберется в серединку между выходами и тогда говорит себе: ладно, мол, передохну, а на площади Мира выйду. Выбираться он начинает в тот момент, когда дверь на нужной остановке уже открыта. Тогда, зажатый со всех сторон, он набирает (так сказать, в душе) максимальную скорость и: «Позвольте пролезть» — мчится к выходу, ловко извиваясь и работая корпусом и локтями.
Иногда спросишь у него:
— Ну, Гошаня, как сегодня?
— Четыре — шесть, — говорит.
Это значит, что из шести попыток он четыре раза успевал выскочить из транспорта наружу, а два раза — не успевал.
Или скажет:
— Отлично! Сегодня семь — семь. Сто процентов!
«Ха-ха! — скажете вы. — На площадке-то, на льду, куча игроков ведет себя активно и держит форварда, а в автобусе — не так, там все же наоборот — позволяют пробраться».
Ну, нет! Это неверно! Гошаня выбирает такие ситуации, когда люди стоят в транспорте плотно: хотят дать пролезть, да не получается, и все же Гошаня чаще всего проходит сквозь толпу, как нож сквозь масло. Сомнения сомнениями, но играть он стал вовсе потрясающе: если на площадке куча мала, а в середине и Гошаня, и шайба, — скорее всего именно он выберется целым и невредимым наружу, да еще и с шайбой… Бросок — гол! Он как-то раз признался мне, что часто во время игры (если куча мала и он в серединке) он тоже веско говорит (это только мы, болельщики, не слышим): «Позвольте-ка пролезть», и почти всегда его слушаются. Вроде бы не хотят, а слушаются. Магия слов. Выбрался — бросок — гол!