Мне на плечо сегодня села стрекоза
Шрифт:
Потом пошло-поехало — начались звонки: дед звонил, ему звонили… У него полно знакомого старичья, хотя и молодые есть. Перезваниваются, договариваются или, если не вместе на лед ездили, — обсуждения, советы, вопросы: где ловил, на что ловил, какой ветер, толщина льда, результат какой — особая такая жизнь.
В этот вечер опять: бойкие, веселые разговоры, он звонит, ему звонят… Один разговор, правда, довольно странный получился.
Звонок.
— Слушаю, — говорит дед. — Привет. Да… Нет… Не знаю… На залив. Или на Ладогу. Может, и на Круглое — не знаю… Посмотрим… Звони, если хочешь… Утром
Покраснел чего-то, трубку повесил, стал напевать, носиться по квартире…
— Что, дед? Не едем, что ли, дед? — спросил я.
— Едем, едем. Отстань.
— Что-нибудь случилось?
— Отстань. Ничего не случилось.
Во дела!
Потом папа с мамой вернулись из кино. Веселые. Детектив какой-то посмотрели.
6
Терпеть не могу, когда в транспорте полно народу, толпища. Не то что «Позвольте пролезть» — ему-то это нравится. Я, честно говоря, много читаю, всю жизнь, и вдруг я вспомнил, что нелюбовь к этому ощущению — ну, когда тесно и пихаются, — испытывали именно пожилые герои книг. Мне даже тошно стало. А с другой стороны, если любишь зимнюю рыбалку и поехать можешь только в воскресенье — то и помалкивай. Вон дед — вполне веселый, хотя поехал-то он в выходной наверняка ради меня, у него каждый день выходной — пенсия.
Сначала непривычно было идти рано утром на метро в валенках, тулупе, ушанке, да еще с ящиком через плечо. К тому же коловорот тащил я, из уважения к деду.
На вокзале, возле третьего вагона нашей электрички деда ухватили его дружки — и старые, и молодые. «Привет! Привет!» А он чего-то стал отбиваться, меня со всеми знакомить и сказал, что мы пройдем вперед, в другой вагон, дескать, я новичок и надо по дороге меня поднатаскать, а не ля-ля разводить. Но нас все-таки затащили в третий вагон.
Электричка подергалась и тронулась, и народу было вовсе не много, все-таки было еще рановато, и в вагоне сидели в основном только рыболовы, группками.
В нашей группке было человек семь — все чего-то покрикивали, улыбались, смеялись, пооткрывали ящики и стали показывать друг другу мормышки, кивочки, леску… Некоторые, кто не успел, что ли, принялись завтракать. Дед был веселый, тыкал в меня пальцем и говорил, что я первый раз еду, но, будьте уверены, он еще всем покажет. Длинный дядька с лошадиным симпатичным лицом, которого все почему-то звали Ляля, порылся на груди под тулупом, достал поролоновую полоску с мормышками, одну из них оторвал и протянул мне, — маленькая такая, кругленькая, блестит, с крючочком.
— Бери, — сказал Ляля. — На плотву действует безотказно.
Я растерялся, взял потом мормышку и сказал, что половлю
— Глупый, — сказал дед. — Это же подарок.
Все стали хохотать над моей неопытностью, электричка сбросила скорость, дед — я заметил — чего-то вдруг помрачнел…
На первой остановке в вагон ввалилась новая группка рыболовов, двое из нее заторопились к нам, и наши заорали от восторга, а после стали вежливо трясти руку одному из этих двоих — маленькому старичку.
Этот старичок, смешной такой, голубоглазый, красноморденький, с длинными почему-то волосами из-под шапки, молча улыбался от ушей до ушей и сел не на скамейку, хотя свободное место было, а брякнулся прямо на свой ящик, у окна, между скамейками, где как раз сидели я и дед. Дед был чего-то мрачный, нервный…
— Ну что, темнила! — сказал старичок деду каким-то скрипучим, но очень мелодичным голоском. — «Заболел. Недомогаю. Не знаю. Не поеду». А поехал, а? Чего это ты?!
— Так и было, так и было, — забормотал дед.
Старичок снял шапку, и я обомлел — это была старушка. Самая обыкновенная старушка. Ну дела!
— Твой мальчик? — ткнув в меня пальцем, спросила старушка у деда. Дед кивнул. — Я заметила, вы похожи.
Все захохотали, а старушка протянула мне руку и сказала:
— Я — Айседора Павловна, а ты?
— Алеша, — сказал я и мощно тряхнул ее лапку.
— В первый раз? — спросила она у меня. — Да я догадалась. Твой дедуля мне про тебя рассказывал. Хочешь конфетку?
— А вы жвачку хотите? — спросил я.
— Ага, давай! — сказала Айседора, и мы поменялись. Дед тихонечко улыбнулся.
— А тебе, Василий, — сказала Айседора деду, — я нынче конфету не дам. За небрежный тон по телефону.
— Ну вас, — сказал ей дед. — Показали бы лучше новый кивок, а то все уши прожужжали. — Дед расслабился.
Они стали возиться со своим кивком. Ляля с лошадиным лицом наклонился ко мне и сказал шепотом:
— Айседора и твой дед уже лет пять дружат — не разлей вода.
Я кивнул и призадумался: а чего же тогда, если дружат, Айседора ни разу не была у нас в гостях, а? И тут же вдруг — трам-тарарам, сообразил, догадался: а вдруг у Айседоры старый грозный муж, и она дружит с дедом только на льду. Вот ведь глупость!
— А где твой птенец? — спросил дед у Айседоры, а я тут же подумал, что дед, наверное, сначала именно передо мной стеснялся за Айседору и их дружбу, перед кем же еще?
— Мой птенчик спит, — сказала Айседора. — После приедет.
— А найдет тебя?
— Найде-ет. Мы позавчера плотву вместе драли, я там у наших лунок елку старую в сугроб загнала, найдет.
…Кто-то угостил меня бутербродом с ливерной колбасой. Ляля с лошадиным добрым лицом, оказавшийся инженером-гальваником, плюхнул мне стаканчик чаю со смородиновым вареньем, а молчаливый в белом тулупе парень наточил на моих удочках мраморным брусочком все мормышки и крючки и сказал, что он — осветитель в цирке, мастер по свету, мол, заходи, лошади там, акробаты и всякое такое.