Мне жаль тебя, герцог!
Шрифт:
Это было сказано настолько серьезно, что невозможно было и мысль допустить, что это — шутка!
Линар встал со своего места и заходил по комнате.
— И таково желание принцессы? — спросил он, останавливаясь.
— Безусловно.
— Ну а сама-то Юлиана?
— Об этом вы не беспокойтесь.
Линар вспомнил, что вчера почти весь вечер Юлиана почти не показывалась, а за обедом, к которому она вышла, она сидела молчаливая и глаза у нее были красны.
«Да неужели же это — правда?» — продолжал еще сомневаться граф.
Но баронесса опять-таки
— Принцесса будет сегодня ждать, что вы, приехав к обеду, дадите ответ.
— Передайте принцессе, что сегодня я нездоров и не могу выехать из дома, а потому свой ответ пришлю в письме.
38
ОТВЕТ
«Нет, это уж чересчур! — мысленно повторял Линар, расхаживая по своему кабинету после отъезда баронессы Шенберг. — Нет, положительно, это уж чересчур!»
Он подошел к оставленному им раскрытым флорентийскому альбому и, словно чтобы не опорочить его совершающимся, поспешно закрыл его.
Рассудив и обдумав, он понял, что приезд баронессы и все то, о чем она тут говорила, отнюдь не шутка и даже не месть обиженной принцессы Анны Леопольдовны, но комбинация, значительно закабалявшая его, графа Линара, в этом совсем уже для него отвратительном Петербурге.
«Это петербургское болото засасывает меня понемногу, — думал он, — и теперь хочет окончательно поглотить меня!»
Действительно, комбинация его женитьбы на Юлиане Менгден могла вполне осуществить тот идеал жизни для Анны Леопольдовны, который она себе рисовала, то есть замкнуться совсем от света и показываться только в самых исключительных случаях, когда этого требует придворный этикет, и проводить жизнь с Юлианой и им, Линаром.
Граф сообразил, что если он женится на Юлиане, то, очевидно, они будут жить во дворце у правительницы во имя осуществления ее идеалов. И ревновать ей тогда уже будет не к кому, так как там с Юлианой они разберутся, предоставив ему довольно странную роль в сущности даже неизвестно чьего мужа.
«Нет, это из рук вон! — возмущаясь всем своим существом, опять сказал себе Линар. — Ведь на этакую жизнь не пойдет никто, а на нее это очень похоже. Это именно в характере Анны. Нет, такую жертву ради политики я не могу приносить!»
И вдруг ему страстно захотелось, чтобы все это было кончено сразу и чтобы эта вдруг опостылевшая и надоевшая ему принцесса была свержена со своего ни с какой стороны не подходящего для нее места.
Ему захотелось двигаться, говорить и если не высказать всего, то все-таки хоть разрешить в горячем разговоре все, что бурлило теперь внутри его.
Как раз в это время явился к нему человек, наиболее подходящий для этого разговора, — Митька Жемчугов. Последний иногда заходил к Линару, и тот всегда с большим удовольствием вспоминал их совместное путешествие. Так и теперь граф с особенной радостью встретил Митьку.
— Послушайте, Жемчугов, — заговорил он, — я вот почти год присматриваюсь к русским и не могу их понять. Как они могли справиться с Бироном и не могут окончательно справиться с иноземным влиянием?
— А почем я знаю? — ответил Митька, здороваясь и усаживаясь. — Я политикой не занимаюсь!
— Но все-таки вы же слышите, ходите, разговаривают же с вами?.. Думаю, ведь у вас больше недовольных нынешними правителями, чем довольных?
О состоянии духа Линара Митька, тонко умевший разбираться в изгибах человеческой души, отлично знал по рассказам Селины. Кроме того, тайна флорентийского альбома, известная ему при посредстве все той же француженки, окончательно позволяла разгадать графа, и он, как бы видя его насквозь, ответил:
— Ну а сами-то вы довольны принцессой?
Линар топнул ногой и заходил по комнате.
— Ну вот видите! — продолжал Митька. — А ведь вы от нее отделаться не можете, хотя и желаете этого!
Граф понимал, что переживает одну из тех минут, когда человек вдруг может выболтать такое, о чем он будет жалеть потом, и потому старался сдержать себя.
Митька внимательно следил за ним, проверяя свои соображения и стараясь подвинуть сколь возможно свое дело. И вдруг, резко меняя разговор, он произнес, видимо лишь для того, чтобы сказать хоть что-нибудь:
— А какую мы на днях у приятеля моего окрошку ели! Вы, верно, не любите окрошки, граф?
— Я никакой окрошки не люблю, — ответил Линар, — а в особенности, когда вас самих хотят искрошить, изрезать, положить в миску и съесть с мягким хлебом!
— Так не надо даваться!
— Да ведь вы, русские, даетесь же?
— Нам делать нечего! Надо ждать!
— Ждать? Чего?
— Как вам сказать? Такой выходки, которая переполнила бы у нас чашу терпения.
Он произнес это с полным сознанием того, что о происшедшем во дворце он был уже осведомлен через Груньку, которой было уже известно о том, что правительница желает женить Линара на Юлиане Менгден и что для разговоров об этом была послана баронесса Шенберг.
— Какой же выходки вы можете ждать?
— Ну вот говорят, что правительница желает объявить себя самодержавной императрицей.
— Разве об этом говорят?
На самом деле об этом не говорил никто, но Митька произнес это с уверенностью и добавил:
— Повсюду говорят!
— Но это же — неправда! Принцесса и не думает о том, чтобы короноваться императрицей.
— Однако она сможет не только подумать о том, но и привести это в исполнение!
— И если это удастся ей…
— Ей это не удастся!
Линар взялся за голову и покачал ею, словно этим чисто внешним движением хотел утешить, убаюкать размечтавшиеся свои мысли.
Митька чутьем понял, что граф доведен уже до «должного» состояния и что, если пожелать исполнить дело, надо его сейчас оставить одного. Поэтому он простился и ушел, а Линар после некоторого колебания подошел к столу, взял лист синей золотообрезной бумаги и уверенным крупным почерком написал:
«Воля Вашего Императорского Высочества для меня закон. Я прошу руки Вашей фрейлины госпожи Менгден Юлианы».