Мнемозина, или Алиби троеженца
Шрифт:
Через час мы действительно напились «Мартини» и улеглись в постель. Как девочка только что почувствовавшая вкус любви, она в постели была потрясающе ненасытна!
Впрочем, картина нашей совокупности сама по себе может потрясти любого невинного зрителя.
Все же эту девочку нельзя забыть. Ее можно помнить как вечный прототип Мнемозины, только превратившийся из Мнемозины-жертвы в Мнемозину-покровителя. Нежнейшая глубина ее тела, как и благородный овал лица, все в ней необычайно тонко совпадало с ритмом нашего движения вокруг любовной
– Я люблю тебя, – прошептала она, и, вскрикнув, поцеловала меня, кусая с безумством мои губы. Ее необычайно толстые губы притягивают в самую сердцевину ее души, ее голоса…
В ее объятиях я становлюсь органом в органе, я ощущаю учащенный пульс ее матки, ее округлость вырастает как цветок, щедро поливаемый водою… Семя как вода, струится по контурам нашего с ней исчезновения… Она пытается заслонить собой Мнемозину, но всего лишь на один волшебный миг ей это удается.
У каждого своя красота, и через ее губы, ее плоть в меня входит ее красота, я ощущаю ее вкус, цвет, движение, звук, нежность и всё…
Она действительно перепила «Мартини» и крепко уснула, а я переписал номер ее сотового телефона, взял в руки свою одежду и тихо на цыпочках вышел из комнаты.
Удивленная администраторша с явным презрением взирала на меня, стоящего в трусах и стыдливо одевающегося у нее на глазах в коридоре.
– Вы другого места себе не нашли?! – возмутилась она.
– В других местах рождаются проблемы, – вздохнул я, и кое-как, выдержав ее нервический взгляд, и подтянув у себя на шее красный шелковый галстук, спокойно прошествовал по коридору к лифту.
Кругом уже расстилался розоватый призрак рассвета.
Свежий ветер отрезвлял меня, и что-то еще недосказанное и недовершенное благоговейно трепетало во мне, будто я в этих розовых сумерках сумел наконец-таки разглядеть облик нашего великого Творца, а заодно с ним и наше непорочное зачатие, от которого так упрямо открещивались иудеи и мусульмане… И все остальные, кто не видел в женщине чуда…
Глава 15. Люди перестают быть собою, когда воплощаются друг в друга
Мой уход из гостиницы напомнил мне исход евреев из Египта, а потом уже из СССР.
– Почему-то всегда там, откуда уходили евреи, гибла или портилась цивилизация! Возможно, они несли вместе с собой какое-то проклятие! Может, поэтому нас так нигде и не любят?!
– Чушь собачья! – сказал Борька Финкельсон. К нему я явился, как в старые добрые времена, с бутылкой дешевого портвейна, вроде как напомнить о нашем веселом прошлом.
Борис нянчил сына один. Его маленький Фима ползал по полу как маленький толстый медвежонок. Люба была в гостях у своей матери. На этот раз он более внимательно отнесся к моему рассказу о моих семейных проблемах.
– Быть беременной и симулировать безумие, да еще склонять к этому своих родителей, – покачал головой Борис, – для этого надо очень сильно ненавидеть тебя! Правда, как говорят, от любви до ненависти один шаг! Так, что дерзай! Дерзай!
– Чего дерзать-то?! – не понял я.
– Для человека ничего невозможного не существует, существуют только препятствия для проникновения вглубь! – Борис чокнулся со мной, и мы выпили наш старый любимый портвейн «777».
– А в той глубине любая ложь может оказаться правдой! – продолжил свою задумчивую речь Борис, но в это время Фима заорал как резаный!
– Обоссался! – спустился на землю Борис, и присев на корточки, стал менять своему Фиме памперсы.
Фима продолжал орать от ощущения своей мочи как от чего-то невероятного, но когда Борис все поменял, опять затих и с любопытством стал ползать, разглядывая и хватая в руки все, что ему попадалось на глаза.
– В общем, тебе надо возвращаться домой и делать вид, что ничего не случилось, – вздохнул Боря, наливая «777» по полному стакану. – Конечно, твоя невозмутимость только прибавит ненависти твоей Мнемозине, но когда-нибудь она сама устанет от своей ненависти и сдастся! А родителей ее гони в шею! Есть у них дом в Подмосковье, пусть они там и живут! И не лезут не в свои дела!
– А если они не захотят уезжать?! – я заискивающе посмотрел на Бориса, как на своего спасителя.
– Ты что, не мужик что ли?! – усмехнулся Борис. – Всю жизнь трупы потрошил, а тут и слова сказать не можешь!
– Да нет, могу, – вздохнул я, почесывая затылок, – я все могу. Только Борис, последнее время у меня возникла какая-то апатия, а может депрессия! Всё, настолько уже надоело, опротивело. Абсолютно всё!
– А вот это ты брось! – Борис вдруг ударил кулаком по столу, а я от неожиданности рухнул вместе со стулом на пол.
– Ты, что с ума сошел, – прошептал я, приподнимаясь с пола.
Маленький Фима только немного загляделся на нас и опять продолжал свое исследование комнаты.
– Кажется, шишку поставил, – пожаловался я, трогая затылок.
– Ничего, заживет!
– Борис, почему ты такой хулиган?!
– Знаешь, иногда безопаснее набить человеку морду, чем дожидаться, пока он сам себя чем-нибудь не укокошит! – улыбнулся Борька, и его улыбка действительно легла, как бальзам на рану, на мою взволнованную душу, и мы с чувством обнялись.
Маленький Фима поглядел на нас снизу вверх и весело рассмеялся. Еще немного побыв у Бориса, я вернулся домой, увенчанный шишкой на затылке.
На пороге дома меня встретила одна Вера. Она была грустна, хотя немного взволнованна и иронична.
– Здравствуй хозяин, твоя рабыня ждет тебя! – с этими словами она расстегнула свой халат, обнажив свое чудесное тело.
– А где Мнемозина?! – прошептал я, с опаской озираясь по сторонам.
– Она уехала с родителями в их загородный дом, так что целая ночь в нашем распоряжении, – она подошла ко мне, и, обвив мою шею руками, поцеловала взасос.